Эрнест, прыснув, вернулся к своему филофаксу, а Саймон провел оставшееся время в раздумьях о том, каким способом лучше всего уйти из агентства. Он не питал иллюзий: как только он уйдет, придется отвоевывать каждый причитающийся ему пенс. Его уход будет означать утечку капитала, и он слышал десятки историй о юридической акробатике, к которой прибегали агентства, лишь бы урезать до минимума выплаты уходящим директорам. Кроме того, уходя по доброй воле из рекламного бизнеса, он совершал смертный грех. О таком шаге было дозволено поговаривать, но уж никак до него не доходить.
При всем оптимизме Эрнеста, предстоящий шаг был не таким уж простым. И в интересах дела надо бы избежать любых публичных ссор, которые могли бы вызвать беспокойство клиентов. Все это дело надо так или иначе представить как позитивный шаг в заранее намеченном совершенствовании одной из крупнейших в Европе сети рекламных агентств. Неплохо. Он уже мыслил формулами сообщения для печати. Саймон составил список лиц, которых нужно будет пригласить на обед. Пора запускать машину идиотских условностей.
— Это Саймон Шоу. Будьте добры, соедините меня с мистером Зиглером.
Саймон выглянул в окно. Короткий зимний день подходил к концу. Небо темнело. Хотя до Рождества оставался целый месяц, в Лондоне уже были заметны праздничные приготовления. Через залитое дождем окно он разглядел гирлянду огней, бегущих по краю «Хэрродса». Пройдет немного времени, и творческий отдел начнет ежегодный марафон длящихся часами ленчей и служебных вечеринок, а агентство постепенно впадет в зимнюю спячку, которая продлится до начала января. В прошлом Саймон использовал этот мертвый период, чтобы спокойно поработать. На этот раз он, как и все остальные, собирался взять отпуск, возможно, подумал он, довольно длительный. На другом конце послышался щелчок.
— О’кей. Что там? — ударил в ухо голос Зиглера.
— Как дела, Боб?
— Занят.
— Рад слышать, что держишься подальше от греховных дел. Скажи, как у тебя со временем между Рождеством и первыми числами января? Уедешь кататься на лыжах? Или отправишься в круиз по Карибскому морю? Может быть, гончарные курсы в Нью-Мехико?
— Какого хрена спрашиваешь?
— Мне бы хотелось встретиться с тобой, когда нет тысячи других дел, а это, как понимаешь, самое спокойное время в году.
— Встретиться? А чем, черт побери, не устраивает телефон?
— Это совсем не то, что с глазу на глаз, Боб. Сам знаешь. То, что я хочу сказать, сугубо личное.
Молчание. Любопытство Зиглера было почти осязаемым. «Личное» в его словаре означало только две вещи: перемещение по службе или смертельная болезнь.