В операции по прикрытию PQ-17 участвовали многие лодки. Выходил и я с Видяевым на «Щ-422».
Тут, видимо, требуется пояснить, как Видяев стал командиром четыреста двадцать второй «щуки».
В июне, возвратившись из похода с Шуйским, я с изумлением узнал, что, пока мы были в море, Малышева отстранили от командования лодкой и осудили за трусость.
До сих пор мне нелегко отдать себе отчет, что случилось с этим командиром. В январском походе он, по моим наблюдениям, без опаски вел поиск и атаки, не проявлял растерянности, когда лодка камнем летела вниз под аккомпанемент взрывов глубинных бомб.
Но после Малышев несколько раз выходил в море и возвращался с неизрасходованными торпедами, хотя, судя по всему, израсходовать он их мог — «Щ-422» имела встречи с противником. Комиссар лодки старший политрук Дубик, превосходно знавший командира, не мог отрицать, что его действия при встречах с врагом носили печать чрезмерной, трудно объяснимой осторожности.
В июне Малышев вышел в море с новым комиссаром — старшим политруком Табенкиным. Через несколько дней Табенкин дал радиограмму в базу с просьбой отозвать лодку ввиду явной трусости командира.
Оказывается, на лодке вышел из строя гирокомпас. Малышев, в прошлом дивизионный штурман, взялся самолично ввести его в строй. Но после ремонта компас пришел в безнадежное состояние.
На суде Малышев, говорят, признался, что испортил компас нарочно, страшась предстоящего похода. Но всех подробностей выяснить мне не удалось. Еще до моего возвращения из похода, во время воздушного налета на главную базу, бомба попала в помещение, где содержались арестованные. Малышев погиб.
Как объяснить все случившееся? Может быть, обвинение, предъявленное Малышеву, было поспешным и недостаточно обоснованным. Но повод к этому он, безусловно, дал сам. Я не имею никаких оснований сомневаться в мнении людей, которым бросалась в глаза его чрезмерная осторожность, или робость, или нерешительность в действиях, или трусость — суть здесь в объективных поступках, а не в субъективном их определении.
Остается предположить, что январский поход с его свирепыми бомбежками, ставившими лодку на грань гибели, морально надломил Малышева. Гибель же «М-175» и следующих за ней лодок была тем окончательным психологическим толчком, который пробудил у этого недостаточно твердого человека неодолимое чувство боязни.
Впечатление, которое произвели на подводников первые боевые потери, не следует преуменьшать. И если естественно, что подавляющее большинство из них сумело отлить свои чувства в сплав ненависти к врагу, то не удивительно, что в крупном коллективе все же нашелся человек, душу которого разъела ржавчина страха.