— Есть и другие кинотеатры, — вмешался Марти Голден. — Мы следим за посещаемостью кинотеатров в Брентвуде. Иногда мы следим за реакцией зрителя по кинотеатру «Лоева» на 86-й Улице в Нью-Йорке, который посещает средний класс. Но самый быстрый и самый надежный способ определить прокатную судьбу картины можно по «Гнезду Феникса».
— И что, им нравится? — спросил Подгорец.
— Им нравится. Им очень нравится, — ответил Голден. Он полез во внутренний карман пиджака и достал пачку почти превратившихся в труху листочков бумаги. Он быстро нашел то, что искал. — Вот, — сказал он. — Двести десять. Замечательно! Пятьсот сорок. Хорошо. Сто восемнадцать. Прилично. Двадцать шесть. Очень плохо. И насколько мне известно, «двадцать шесть — очень плохо» — это продукция Мелника, здесь присутствующего.
— Что это значит? Что вы говорите такое? Я в жизни не был в Финиксе!
— Сделайте одолжение — съездите как-нибудь. Раз в двадцать или тридцать лет. Поезжайте в Финикс, в Альбукерке, в Тусон…
— Очень смешно! — сказал Мелник. — Ну, мистер Порец…
— Подгорец, — поправил тот.
— Да, я и говорю. Повторите, пожалуйста, то, что вы уже сказали мистеру Шумскому и мистеру Голдену.
Подгорец начал говорить. Многое им уже было известно. Например, что в кругах европейских кинопродюсеров и даже в ряде европейских правительств зреет недовольство тем, как уверенно и хладнокровно американцы выкрутили руки жюри только что завершившегося Каннского фестиваля, пригрозив, что в ближайшие пять лет не представят туда ни одной новой картины, если хотя бы один американский фильм не получит приза. Перспектива американского бойкота напугала организаторов Каннского фестиваля, крупнейшего коммерческого предприятия в кинобизнесе. Канны нуждались в Америке куда больше, чем Америка — в Каннах. В конце концов после продолжавшихся почти сутки совещаний за закрытыми дверями, приза за лучшую мужскую роль, который молва уже единодушно присудила молодому чешскому комику, неожиданно был удостоен Эдгар Синклер. Это произошло буквально в последнюю минуту, в спешке и суматохе.
Все это было известно сидящим за банкетным столом. Не известны им были лишь пристрастия Этторе Сисмонди, нового директора Венецианского кинофестиваля.
— Единственное, что можно сказать, — заметил Подгорец, — он совершенно непредсказуем.
— И вы приехали из Вашингтона, за три тысячи миль, чтобы сообщить нам это? — спросил Мелник.
— Замолчи и послушай, что говорит этот молодой человек, — сказал Голден.
— Он своего рода независимый коммунист, — сказал Подгорец.
— Это что значит? — спросил Джек Фарбер.