— Нет.
— Но почему?
— Нет, и все. Разве этого не достаточно?
— Нет, — ответил он. — Не достаточно.
— Я не хочу, — сказала она.
— Но почему? — настаивал он. — Только потому, что ты сделала когда-то аборт? Выходит, из-за этого нам надо ломать всю свою жизнь? Да и какое это имеет отношение к нам, в конце концов?
— Это имеет отношение к нам, — сказала она.
— Но каким образом? У тебя была связь с каким-то подонком, и что же, мы теперь будем расплачиваться за это всю оставшуюся жизнь? Я этого не могу понять. Послушай, мне очень жаль, что ты сделала этот аборт, и очень жаль, что потом пришлось делать ту операцию. Но разве ты не можешь понять, что все уже в прошлом и нас с этим прошлым ничто не связывает? Я не понимаю. Меня-то уж ничто не связывает.
— Связывает, — сказала она. — Тебя — связывает.
— Меня?
— Ты и был тем самым подонком.
— Как? Почему? Господи, объясни, пожалуйста!
И она ему рассказала, когда и как все это произошло, рассказала с теми подробностями, какие ей было под силу припомнить, но достаточно подробно, чтобы он сумел понять ее хоть немножко и принять на себя часть бремени, которое, словно тяжкие каменья, легло и на его плечи. У него перехватило дыхание.
— О боже!
— Так что, видишь, — сказала она, точно продолжала вести с ним совершенно спокойную, рассудительную беседу, — я очень обрадовалась, когда у нас появилась Мерри и мы приняли ее в свой дом, и я очень ее люблю и считаю ее нашим ребенком. Я люблю ее, очень люблю.
— Да, — сказал он. — Теперь я понимаю. Я знаю. Теперь я знаю.
— И я желаю ей только добра.
— Хорошо, — сказал он. — Хорошо.
— Это ужасно, да?
— Да, — сказал он. — Но что же я ей скажу? Она очень расстроится.
— Скажи, что мы все обсудили, и я сочла, что так ей будет лучше.
— Но она после этого возненавидит тебя.
— Она успокоится. Самое главное, чтобы она не возненавидела тебя. Сейчас — особенно. Очень важно, чтобы девочка в период пубертации сохраняла хорошие отношения с отцом.
— Ты говоришь так, словно начиталась ученых книг.
— А я и читала.
— Ты — чудесная! — сказал он и выдавил улыбку. Это было трудно, потому он все еще ощущал тяжесть каменьев на плечах. Ему казалось, что легкие вот-вот лопнут от напряжения, и сердце разорвется.
Нет, все не так уж тяжело. Не слишком тяжело, ведь что-то отвлекло его от горестных мыслей. Что-то сказанное Карлоттой. Что? Ах, да.
— А что значит пубертация? — спросил он.
— Вступление в половую зрелость, — сказала Карлотта. — На прошлой неделе у нее были первые месячные.
— У нее? И ты…
— Я ей все объяснила, мы долго говорили. Она отнеслась к этому спокойно и, похоже, ее интересовал чуть ли не философский аспект этого. Она же умненькая девочка, ты знаешь.