Вот примерно в таком духе и объяснил Гоголев огорченному Поремскому свою тактику. «Важняк»-то был сразу уже готов мчаться, стрелять, задерживать, допрашивать и так далее. Ну хорошо, а если объект в данный момент отсутствует по всем трем адресам? А если он вообще проживает по четвертому, нам еще неизвестному? Да он же после такой дружной и громкой акции, в которой будут задействованы практически все спецслужбы, просто исчезнет! Или у одной из этих «служб» вдруг сработает чувство самосохранения, и объект неслышно уберут. Окончательно концы утопят. Нет, действовать надо только наверняка.
Он, кстати, дал указание своему оперативнику, который охраняет Дарью Калинову, организовать ей справку от врача, что она заболела, простудилась, ей прописан строго постельный режим, и чтоб в театре все узнали, что она лежит в постели и кашляет. И ничего там у них без нее не случится, все равно лето и спектаклей нет. А ревизию атласных панталон и балетных пачек можно провести и позже. Зато не исключено, что Максим, с его-то характером и необузданным темпераментом, клюнет на это дело. Нет, Дарья — не подсадная утка, конечно, но... немного в этом роде. А в ее охране можно не сомневаться. Впрочем, если у Владимира есть в этой связи свои сомнения либо подозрения — да мало ли какие мысли могут вдруг посетить молодого человека, когда он знает, что у постели его дамы, извините за выражение, денно и нощно дежурит посторонний мужчина во цвете лет и в самом, что называется, соку? — то никто не станет возражать, чтобы и Поремский тоже подключился к ее охране. А что, может, так оно будет и сподручнее?
Г оголев хитро улыбался, но Владимир принял предложение за дружескую шутку и не обиделся. А в самом деле, уж не ревнует ли он Дашку? Это ж ни в какие ворота! Ой, а ведь, кажется, ревнует...
И пока «мэтры» вот так подшучивали и подначивали «молодежь», случилось происшествие, которое показало, что именно Виктор Гоголев как в воду смотрел, а не Владимир Поремский с его богатым воображением. И, собственно, оно, это событие, и отпустило все тормоза, которые еще сдерживали Константина Дмитриевича дать отмашку для всеобщей облавы. Не любил он все-таки половинчатых дел и вынужденных кардинальных решений, которые чаще грешат излишней самоуверенностью и избыточным темпераментом исполнителей, нежели являются следствием холодного рассудочного анализа руководителя операции либо его штаба. Отсюда, кстати, и проистекают всевозможные срывы, за которые потом приходится оправдываться, ссылаясь то на недостаток исходных данных и вообще фактического материала, то на срывы и ошибки оперативных работников, то на утечку информации, а то и на все, вместе взятое.