Меркулов смеялся, ему были по душе рассуждения Виктора Петровича, которого он знал уже достаточно, чтобы полностью доверять как самому близкому человеку. И, наверное, хорошо, что Володька не поторопился с публичным обсуждением этих материалов, а оставил их как бы для внутреннего пользования. А теперь сам же и займется их тщательнейшей проверкой. Похоже, что концы и в самом деле начинают сходиться.
Ну а шахидкой, или кто там она была, займется он сам. Вместе с Гоголевым. Некоторые новые соображения у Константина Дмитриевича уже появились, пока они бродили вокруг той выбоины в асфальте на шоссе. Не сами по себе возникли и не в качестве озарения, а по аналогии с некоторыми недавними, кстати сказать, событиями. И если иной раз вдуматься, рассуждал он, то неизбежен вывод, что и шахидка шахидке — рознь. Что ни говори.
Да и вообще мы как-то привыкли в последнее время не столько размышлять над сутью того или иного явления, сколько оперировать уже готовыми выводами. Стереотипы ведь куда удобнее и понятнее, а порой даже и безопаснее, когда от тебя требуют немедленных объяснений случившемуся. И сколько уже примеров того, что лишь благодаря стараниям зануды-следователя, проевшего всем печенки, ненавидимого и проклинаемого чиновниками любых уровней, удается установить истинную причину трагедии, а не довольствоваться расхожей и часто очень удобной версией. И это превосходно, что ребята, пришедшие, к слову сказать, стараниями и Сани Турецкого, да и самого Меркулова, несмотря на откровенный поначалу саботаж «отдельных руководящих товарищей» из Генеральной прокуратуры, проявляют такую въедливость, не довольствуясь случайными успехами. Значит, дело пойдет.
Эту или примерно такую короткую речь недавно произнес Меркулов, будучи в кабинете генерального прокурора, когда тот высказал сомнение в назначении на данное расследование молодых «важняков». Вот Константин Дмитриевич и выдал. И теперь не пожалел о некоторой своей резкости.
Г оголев отнесся со всей ответственностью к просьбе Меркулова помочь Поремскому разобраться в странных взаимоотношениях двух крупнейших петербургских воровских авторитетов. Потому что одно дело — знать их подноготную, а совсем другое — вникнуть в их дела на протяжении последних месяцев и особенно недель, которые и привели, если верить показаниям Светланы Волковой, — любовницы и племянника, и дяди — к трагическому финалу. И если у того же Меркулова, возможно, еще оставались какие-то сомнения — в конце концов, у балерины вполне могли быть и собственные, личные причины ненавидеть Максима, — то Виктор Петрович, достаточно знавший обоих, сразу поверил, что убийство Нестерова — дело рук его племянника. И не только потому, что другие, более, скажем, убедительные варианты не просматривались. Он был уверен, что Волковой, при всей ее запутанной и далеко не однозначной карьере, врать было, в общем, незачем. Тем более в ситуации, когда она сама едва не оказалась жертвой мести психически больного негодяя.