Он не любил пластиковую внутренность салона в солнечную погоду. В дождь салон выглядел изнутри вполне сносно, был в чем-то приятным легковесным укрытием, где можно было бы назначить встречу девушке в промокших от дождя у щиколоток джинсах. Но при солнце вся поддельность пластика была налицо. Иногда ему казалось, что все “искусственное” придумано для плохой погоды: дома (в хорошую можно жить и под открытым небом), автомобили (в хорошую можно передвигаться пешком), мосты (в хорошую можно и вплавь), хотя прекрасно знал, что думать так – идиотизм, поскольку полно всяких “искусственных” вещей, пользоваться которыми предпочтительнее в хорошую погоду: самолеты, корабли…
***
Весь этот рабочий день, в течение которого он был занят в основном продажей пленки и напечатал пару срочных заказов с плещущимися у берега на пестрых кругах детьми и девушками в купальниках на фоне морского заката, втянувшими щеки и развернувшимися одним бедром вперед, чтобы выглядеть, как модели, он ждал чего-то, что, как он чувствовал, сегодня может случиться. На самом деле его “предчувствие” ничего особенного не означало, он часто так “ждал” и “предчувствовал”. Он и сам сознавал, что своим чувствам уделяет слишком много внимания, что это зря и не по возрасту, но в его еще с детства ведущейся борьбе между чувствами и его желанием выглядеть мужчиной неизменно, к его сильному сожалению, побеждали чувства, выводя во главу строя чувство неловкости, которое он постоянно и испытывал.
В этот день, как и можно было предположить, ничего не случилось.
***
В перерыв (у него были вполне законные перерывы, провинциальное, теперь почти незнакомое “сфере обслуживания” больших городов понятие) он съездил на пляж. Искупавшись, он лежал на песке и подслушивал пляжный разговор. Говорившие стояли рядом с ним. Мужчина лет пятидесяти, держа руки на плотных, как у бородачей на ассирийских рельефах, ляжках и подставив живот солнцу, блистал интеллектом перед девушкой, стоявшей возле него в той же позе и увлеченной больше своим загаром, чем его речевыми пируэтами. Впрочем, и мужчину больше интересовала девушка, чем собственные слова. Мужчина говорил: “Удивительно, например, что главным в европейской истории мореплавателем и открывателем земель стал человек по имени Христофор, названный именем святого покровителя мореплавателей. А маршала Жукова звали Георгий. Такие примеры должны означать, что культура – замкнутая система, что она сама воспроизводит себя, и нам из нее не выбраться при всем желании…”
Он начал злиться сразу, с первого услышанного сейчас слова. Он ревновал не к девушке и ревновал не к мысли, которая показалась ему пошлой, тем более что он тоже читал иногда книжки и мог добавить сюда кое-что по поводу беспокойного святого Колумбана и ветхозаветного голубя с возвещающей землю веткой в клюве. Он ревновал ко всем мыслям вообще. Ему было досадно, что этот человек, видимо, считает мысли основным продуктом своей жизнедеятельности, что его работа состоит в производстве мыслей, и он ее выполняет, когда с удовольствием, а когда – и без. Это называется “интеллектуальным трудом”, может быть даже – “творческой работой”. Он ревновал потому, что этому стареющему ассирийцу, пытающемуся сейчас увлечь девушку, удалось сделать это своей работой и своей привычкой.