– Так что же, если бы вы не пошли на стадион в тот апрельский полдень, вы бы не стали писателем?
– Кто знает? – пожимаю плечами я.
Ведь и правда – кто знает? Не пойди я тогда на стадион – возможно, я и сегодня жил бы как раньше, без всякого писательства. Но факт остается фактом: я все-таки был там, на стадионе Дзингу – хотя он и пустует в последние годы – и лежал на скамейке, и Хилтон отбил-таки эту подачу, а я написал свою первую повесть, «Слушай песню ветра». Наверное, это и стало главным «приключением» в моей жизни.
– Мистер Мураками, а как вы думаете, подобные вещи случаются с другими людьми?
– Понятия не имею, – отвечаю я. Больше ничего мне в голову не приходит. – Но допускаю, что в большей или меньшей степени такое может случиться с кем угодно. Моментальное прозрение обычно приходит, когда несколько разных факторов одновременно замыкаются друг на друга. По крайней мере, жизнь станет светлее, если верить, что когда-нибудь такой момент придет и к вам. Вы не находите?
Так или иначе, мне кажется, семь лет в упряжке меня очень многому научили. Несколько лет назад по всей Америке разошелся бестселлер «Всё, что мне нужно, я выучил в детском саду»>124. О своем же случае я бы сказал: «Всё, что мне нужно, я выучил в своем джаз-баре». Конечно, я получил какие-то знания в учебных заведениях, но если честно, эти знания почти не пригодились мне в сочинительстве. Я вовсе не хочу сказать, что академическое образование не имеет смысла. Но с трудом припоминаю ситуации, в которых я бы с благодарностью осознал: ах, как все-таки здорово, что я получил высшее образование. Когда я был совсем маленьким, мама говорила мне: «Не будешь хорошо учиться сейчас – пожалеешь потом, когда вырастешь». Я смутно чувствовал, что она права, но до сих пор не понял, что конкретно она имела в виду. Потому что когда я вырос, мне и в голову не приходило жалеть: эх, надо было учиться получше в молодости. Тому, как следует жить на свете, меня научил мой третий десяток жизни, когда приходилось вкалывать физически – до одури, день за днем, чтобы рассчитаться с долгами[84]. Я не мог позволить себе заниматься чем-то еще, даже если мне этого и хотелось. Но в итоге именно эти годы и дали мне больше всего как писателю. Физический труд был моим лучшим учителем и настоящим университетом.
Например, каждый день в мой джаз-бар заходило очень много посетителей. Хотя нравилось там далеко не каждому – а точнее, мало кому. Но, как это ни странно, я научился «держать хвост трубой» и вкалывать дальше, даже когда мое дело по-настоящему ценили только два или три посетителя из десяти, а остальные жевали губами в духе: «м-м, ну что ж, могло быть и хуже…» Эта наука пришла ко мне через ломоту в костях за стойкой бара. И сегодня, даже если очень многие резко высказываются о моих книгах, я продолжаю верить – очень твердо, исходя из своего реального опыта работы в баре, – что на это не стоит оглядываться, пока хоть несколько моих читателей интуитивно понимают, о чем я пишу. Этот опыт для меня бесценен. Без него мне было бы гораздо сложнее писать; любая жестокая критика моих книг могла бы сильно исказить мою манеру письма. Когда я говорил об этом с Рю Мураками (который тогда уже получил премии Акутагавы и журнала «Гундзо» за роман «Почти прозрачный голубой»