Пробило два часа, и всем нам пришло время снять маски. Для меня это была обязанность не из приятных, ибо мое лицо, и без того разбитое, опухло от слез, огорчений и беспричинного смеха. А Марте просто придется исчезнуть. Я вдруг представил себе физиономию де Шуазе, когда тот узнает, что прижимал к сердцу горничную, и снова покатился со смеху. Я разъяснил Марте, с чего это я опять хохочу, и она с удовольствием ко мне присоединилась. Мимо проходила Флора и, увидев нас, улыбнулась. А Жильдас, которого она держала за руку, обернулся, и нам открылось лицо, какое бывает у человека под пыткой: измученное и мертвенно-бледное, надменное и подозрительное, разочарованное и лживое. Вспышку веселья быстро погасило воспоминание о том, что меня ждет утром. Марта стала допытываться, отчего у меня так вытянулось лицо, и я понял, что герцогиня-самозванка ни с кем здесь не знакома и о происшествии ничего не знает.
– Чтобы все устроилось, я наутро позволю себя убить… – пробормотал я, заканчивая рассказ об инциденте. – Я умею обращаться с карандашом, конем и пером, но со шпагой дела не имел. Что же до пистолета, то, по-моему, однажды подстрелил дрозда, целясь в кабана.
Мне почему-то было весело и хорошо рядом с этой горничной, претендующей на статус роковой женщины. Отвага, с которой она появилась на балу, назвавшись герцогиней, и то, как она отшивала местных власть имущих, говорили скорее о мужестве, чем о наглости. Должен сознаться, что испытывал смутное восхищение этой потаскушкой, которую делили два лакея, префект, мелкий дворянин и поэт-крестьянин. Видимо, это читалось в моем взгляде, потому что ее серые глаза под маской блеснули, когда она отвечала на мою непроизнесенную фразу.
– Вы мне тоже ужасно нравитесь, Ломон. Мне всегда нравились высокие, сильные и грубые мужчины, сентиментальные и неловкие нотариусы богачей. Они, как правило, не враги беднякам. Вы, похоже, не такой злой, как остальные, и не такой самодовольный. Может, вас красит недворянское происхождение.
– Может, и красит. Потому я и умру завтра, как подобает принцу, – ответил я, смеясь.
– А кто ваш противник? Толстяк Норбер? Этот хорошо целится. Он импотент. Обычно такие бывают жестокими. Они бессильны в одном, так наверстывают в другом. Ясное дело, эта свинья выберет пистолет.
– Импотент? – вырвалось у меня, и тут же мне стало стыдно от неуместного любопытства.
Я поднялся, внезапно отдав себе отчет, что вот так сидеть с ней и болтать означает принимать участие в лживой комедии, которая может обернуться трагедией для Флоры. Увидев, что я собираюсь уйти, она улыбнулась: