Отгулялся сокол ясный, отсвистелся,
Опростался, оконфузился, отпелся.
Отстрелялся сокол ясный, отбомбился...
Купол не раскрылся - и разбился!
Ой, горюшко-то, горе! (подхватили тенора)
Шмякнулся, откинулся, убился...
Ой, наливай помин души! (проревели баритоны)
Грохнулся, угробился, зарылся...
Ой, да все там будем рано или поздно! (добавил оптимизма бас)
- Чего?! - одними только одеревеневшими губами прошептал комбат. - Кто это отбоялся, опростался и убился?
- Уж точно не я! - снова развеселился невидимый собеседник.
- А кто?
- Да, всяких мы тут повидали, но такого давно не было... Неужто ещё не понял?!
Комбат понял. Уже понял. Понял всё... Всё, отрезвился! И навеки протрезвился... Но верить в это не хотелось, и он, медленно разворачиваясь и ещё медленнее раскрывая глаза, продолжил бессмысленный диалог:
- Что здесь происходит, батя?!
- Да ничего из ряда вон. Встречаем, как положено, никто доселе не жаловался... И давай, это, подём! А то развалился, как на пляже. Чай, тут тебе не Шарм-эль-Шейх, а Царствие небесное!
- Царствие небесное... - обречённо проговорил комбат. - Сподобился, значит, всё-таки...
- Да не тужи, соколик! - подмигнул ему плечистый, крепкий ещё седовласый старец в длинном белом хитоне, с массивным золотым крестом на груди, резным посохом в руках и ржавым ключом на власяном пояске. - Могло быть и хуже.
'Вот уж не знаю, что могло быть хуже смерти, - думал Твердохлеб. - Ах, да, здесь хоть рай, но есть же ещё ад!'...
Позади старца, выстроившись в две шеренги, над ним глумились ангелочки - посмеивались, потрясали луками, высовывали язычки, сворачивали кукиши. От каждого движения тело, как в гамаке, покачивалось на мягчайшей облачной перине. Панорама окрестностей небесной канцелярии, словно глухой оградой, была забрана насыщенным розоватым маревом, пронизанным молниевидными всполохами. Венчали этот своеобразный забор колоссальные золотые ворота, створки которых, к удивлению комбата, оказались заперты на пудовый навесной замок, более уместный в карцере Бастилии или в зернохранилище какого-нибудь захолустного колхоза 'Стальное вымя Ильича', к тому же такой ржавый, будто пролежал на дне морском со времён воплощения Христова. Хотя, собственно, удивляться нечему - в облаках, как известно, сыро...
То ли от излишней влаги, то ли от горечи утраты всего, что стало дорогим и близким в оборвавшейся так внезапно жизни, то ли от обиды на судьбу-мерзавку, то ли от чего ещё, но у комбата закололо в области затылка так, будто туда пробрался ёж. Вернее, целый дикобраз.