…Шишки на верхних лапах елей проплывали рядом, почти на расстоянии вытянутой руки, внизу раскинулись альпийские луга, пестреющие цветами.
Опоры канатной дороги, будто исполинские горные дэвы шагали по склону горы, с которой мы начали чудесное вознесение, достигали верхней точки, переваливали через нее, спускались в лощину, чтобы затем вновь начать восхождение, теперь уже на более величественную карпатину, её и называют собственно Тростяном.
Но и эти опоры-великаны кажутся мелкими гномами, упрямо карабкающимися по крутому, головокружительному склону.
Когда мы оказались у верхнего барабана, по которому кресла отправляются в нижний путь, на вопрос Ивана Мотринца — каково, мол, впечатление, я ответил двумя словами:
— Увидеть — и умереть!
Опускались мы в том же порядке: первым шел вниз генерал, затем автор этих строк, замыкал движение Василий Александрович, который не выпускал из рук дурацкий футляр с титановыми шампурами.
Мы не проплыли в воздухе и пары сотен метров, как слева услыхал я знакомое стрекотанье. Так работает двигатель вертолета, и повернув голову, я увидел приближающийся к нам винтокрылый летательный аппарат.
Признаться, никаких опасений выкрашенный зеленой краской вертолет у меня не вызвал. Я спокойно смотрел, как быстро сокращается расстояние между ним и канатной дорогой, затем вертолет завис и неожиданно ударил пулеметной очередью.
Видимо, первая очередь была пристрельной, трасса прошла между мною и генералом, я видел, как Иван Мотринец выхватил пистолет и выстрелил раз и другой по вертолету, стараясь попасть в летчика, который хорошо был виден с наших жалких и ненадежных кресел.
Конечно, висящие в воздухе, мы представляли идеальную мишень, для неизвестных убийц. Но стрелку приходилось учитывать то обстоятельство, что кресла наши двигались, пусть и с небольшой, но все-таки скоростью перемещались. Да и аппарат не стоял в воздухе неподвижно, его и потряхивало, и смещало воздушным потоком, словом, расстрелять нас, как в тире, было хоть и не весьма, но затруднительно.
Иван Михайлович продолжал, не дергаясь и не теряя духа, стрелять по вертолету. Я лихорадочно соображал: не откинуть ли мне страхующий вертлюг и не ринуться ли наземь, хотя до земли было высоковато и сломать, как минимум, ноги представлялось делом вполне реальным.
Вертолет неведомых террористов выпустил вторую смертельную трассу. Я едва ли не физически ощутил, как тяжелые пули крупного калибра со зловещим шелестом пронзили упругий и чистый горный воздух в метре или двух над моей головой, одна из пуль тенькнула о штангу, на которой висело кресло, еще раз напомнив мне о беспомощности и беззащитности собственного положения.