Милена ответила, а собственно, огрызнулась — все, что я ни сделаю, тебе не нравится, все тебе не так, ты меня за что-нибудь обязательно должен отчитать. Ты точь-в-точь как моя мама. Я опешил и возразил, что это ведь неправда.
Тотчас без всякого перехода она хватила тарелкой о паркет, начала кричать, смеяться и плакать одновременно, потом вдруг опомнилась, обмерла, некоторое время перепуганно переводила взгляд с меня на осколки тарелки и назад, села прямо на пол, закрыла лицо ладонями, разрыдалась, затем стала просить: «извини, пожалуйста, ну, хочешь, я на колени перед тобой встану, только прости, не выгоняй меня».
На следующий день я заговорил с ней насчет визита к психиатру, но Милена |л слышать об этом не захотела. Я понизил свои запросы до уровня невропатолога. Сначала она ударилась в обиду — если хочешь от меня избавиться, так и скажи, я уйду куда глаза глядят, затем обратила все в шутку (после этого я и пошел знакомиться с ее отцом, просить его помощи).
Как-то она закатила по собственной инициативе очередную грандиозную |уборку в мое отсутствие, в результате я недосчитался бумаг, лежавших на письменном столе.
Я спросил, куда они делись.
Улыбка на лице Милены потускнела. «А, эти листочки... Там же было что-то черкано-перечеркано, я их выбросила».
Тут уж я завопил — это же были черновики будущего сценария! Мы уже собрались было идти на улицу рыться в мусорных баках, но тут Милена вспомнила, что она их не выкинула, а рассовала по шкафам, полкам, тумбочкам, «в какой-то из ящиков, не помню, им же не место на столе».
Я поинтересовался, с чего это она вдруг стала решать здесь без меня, где чему место? Но на столе же был беспорядок, я прибрала. Но я же теперь найти ничего не могу. Но их же можно сейчас найти, эти твои бумажки. Я осведомился, кто будет искать. Милена сказала, что раз так, то может она. Я поблагодарил за одолжение. И добавил — лучше не меняй без меня здесь ничего, сначала спроси.
Милена сказала — извини, пожалуйста, что не спросила, но я ожидала, что ты похвалишь меня, я так старалась, тут же, не дожидаясь ответа, вспыхнула, заявила, что я просто ее ненавижу, считаю идиоткой; я обескураженно спросил, с чего это она взяла, она закричала в слезах: «По лицу видно!»
Кончилось это очередной истерикой Милены, в результате чего я понял, что приучить ее класть вещи на свое место никому никогда не удастся. С этим я смирился.
Но беспощадной была война с неизбывным стремлением Милены все вазы в квартире (есть доброхоты, которые считают своим долгом всякому и каждому на день рождения преподнести сосуд для икебаны, у меня их уже скопилось штук сорок — «Ой, спасибо! Это мне?! Какая замечательная вазочка!!!») забивать неизвестно где ею добытыми искусственными цветами.