Даттон взглянул на останки теннисного мяча, лежащие на столе:
— Когда великое событие наконец свершится, постарайся не стискивать маленького так сильно, ладно?
Оруэлл сказал:
— Спасибо за совет, ты настоящий друг, — и снова принялся растирать виски.
Распахнулась дверь инспекторского кабинета. Первым вышел Ральф Кернс. Бледный, поникший. За ним следовал Оикава. У обоих был такой вид, словно они только что пробежали марафон. Оикава тихо прикрыл дверь.
Даттон сказал:
— Никогда не связывайтесь с продавцами газет. Они гадкие.
Кернс кисло взглянул на него.
Даттон спросил:
— Ну, чего, вы еще полицейские или как?
Кернс сказал:
— Говори ты. — Он кинул на Оикава быстрый предупреждающий взгляд. — Если я сейчас не покурю, сдохну.
Оикава начал:
— Мать оказалась юристом. Говорит, мальчик в ужасном состоянии, комплекс вины. Шок. Падение самооценки. Возможно, никогда не придет в себя. Не исключено, что он больше не сможет продавать газеты.
— Представляешь, какой удар по бюджету, — сказал Даттон. — Долларов двадцать — тридцать в месяц, не меньше.
Оикава невольно ухмыльнулся. Спирс спросил:
— Так что стряслось-то? Чего Бредли так разорался?
Оикава взял лопнувший теннисный мячик.
— Эх, жизнь-жестянка. — Он подбросил мячик и ловко поймал его. — Не то чтобы мы его совсем зря сцапали — он заглядывал в чье-то окно. Пустился наутек, когда нас увидел. И подходил под описание Джоуи, более или менее.
— Скорей менее, — сказал Уиллоус.
— Признаю, мы поторопились. Ральфу было не по себе, после того как он наблюдение продинамил. Он хотел отличиться. Будет ли он еще когда-нибудь так поступать? Поверьте мне, я думаю, что нет. — Оикава разорвал мячик и заглянул внутрь. Пусто. — А потом инспектор сделал пару звонков, и оказалось, что у парня — ему пятнадцать лет — список славных дел длиннее, чем моя…
— Что? — спросила Паркер.
— Рука, — сказал Оикава, покраснев. — Малый — прирожденный вор. Если какая-то вещь не прибита гвоздями, он ее украдет. Если прибита, он сопрет гвоздодер. Папаша ждет не дождется, когда ребеночек дорастет до совершеннолетия, чтобы какой-нибудь крутой судья упрятал его годика на два. Спирс спросил:
— Так чего же Бредли разорялся?
— Ну, я думаю, он счел необходимым указать, что мы не знали про его заслуги, когда загребли.
— Полицейское чутье, — заметил Спирс. — Вот почему вы его сцапали. Полицейское чутье.
Оикава улыбнулся:
— Это-то Ральф и сказал перед тем, как инспектор взорвался.
— Так или иначе, — заключил Спирс, — важно, что мамаша пошла на попятный.
Оикава кивнул.
— Обе стороны сделали шаги навстречу. Нам пришлось поехать к ним домой и пообещать молокососу, что не будем больше его трогать.