— А если даже душа моя запротестует, мое тело тут же прикажет ей заткнуться, — прошептала Тейлор.
Волосы у нее спутались и не поддавались ни расческе, ни щетке, кожа была влажной и пылала. У нее болели ноги, руки отяжелели, словно налились свинцом. Ей казалось, будто по венам у нее вместо крови течет густой сладкий ликер. Она была преисполнена радости, мира и покоя.
Ей в голову пришла вдруг неожиданная мысль. Она поняла, почему женщина способна довольствоваться домом, детишками и служением своему мужчине. Мысль эта шла вразрез с ее представлением о роли женщины, сложившимся за последние двадцать лет. Ей встречались женщины, посвятившие свою жизнь служению мужчине, и, как правило, они были неинтересны. По крайней мере Тейлор они не интересовали, и она не хотела походить на них. Однако теперь, в объятиях Энтони, она вдруг почувствовала, что такой вариант возможен, хотя он и совершенно не соответствует ее представлениям о жизни, которыми она так гордилась. Может быть, к этому имело какое-то отношение физическое удовлетворение?
Встряхнув головой, чтобы прогнать прочь ненужные мысли, Тейлор поудобнее устроилась в объятиях Энтони и наслаждалась охватившим ее ощущением полного внутреннего слияния с человеком, ощущением, которого она никогда не испытывала прежде.
На следующий день, когда Энтони ушел, она все еще была полна им. Хотя она и старалась не вспоминать о его вчерашнем предложении, не думать об этом было так же невозможно, как пытаться удержать стаю вырвавшихся на свободу собак.
Энтони ушел от нее как в тумане. Он еще никогда в жизни не испытывал подобных чувств ни к одной женщине, а до Тейлор у него было предостаточно женщин. Переполненный страстью, он пошел пешком через западную часть парка, беспечно насвистывая и поглядывая на людей, блуждающих по дорожкам парка, и не заметил, что чуть поодаль за ним следует какой-то человек.
Человек этот прошел следом за Энтони весь путь — мимо фонтана на Колумбус-Серкл, по Центральному парку до Пятой авеню. Когда Энтони вошел в подъезд отеля «Плаза», человек повернул назад и перешел на противоположную сторону улицы. Он остановился перед витриной магазина «Шварц» и сделал вид, что разглядывает прыгающих игрушечных кроликов, грызущихся медвежат, кивающих головой оленей, хлопающих крыльями сов. Возле витрины стояло человек пятнадцать зевак, завороженных видом искусственного снега и звуками бубенцов на упряжках, которые были слышны на улице.
Постояв немного, человек вновь пересек улицу и вошел в вестибюль отеля.
Картер Толман стоял возле окна в своей пустой квартире и смотрел на деревья Центрального парка. День выдался холодный, небо было похоже на грязную серую вату, и мрачноватые серо-коричневые здания общего безрадостного впечатления отнюдь не улучшали. То ли дело нежные краски техасских зим, мягкий светло-шоколадный цвет низких холмов, местами покрытых сверкающим снегом, и жемчужно-серые облака на небе в непогожий день. Нью-йоркское же небо, казалось, впитывает в себя всю городскую грязь и, впитав ее достаточное количество, снова сбрасывает вниз в виде серого снега. Интересно, как может выносить все это Сюзен… или Тейлор, или как там она, черт возьми, называет себя теперь?