Они очень высокого роста и огромной силы. Цвет кожи и волос у них чисто белый или не совсем черный… Они почитают реки и нимф и всяческие божества, приносят жертвы всем им и при помощи этих жертв производят гадания.
Прокопий Кесарийский.
Ночью Мечеслав и Орм сидели у костра, дым сероватым столбом поднимался вверх, пытаясь дотянуться до звезд. Тихо потрескивали горящие поленья, языки пламени извивались, исполняя свой завораживающий и притягивающий взгляд танец. Мечеслав, задумавшись, неотрывно смотрел на огонь.
– Мечеслав – доброе имя, это как же, по-вашему, – «человек, меч славящий»? – спросил Орм, отмахиваясь от разъедавшего глаза дыма.
– Может, и так, а может – «меч славянина». О том, как верно молвить, не ведаю, но имя это наше, славянское, мне отцом дадено! – ответил Мечеслав.
– Такого имени среди радимичей ни в своей сотне, ни в войске князя я не встречал.
– Я радимич только по матери. А отец мой Гремислав из пришлых. Ехал он как-то с двумя сотоварищами, а куда ехал, откуда и зачем, этого он мне не сказывал, о родовых корнях его я не ведаю. Обещал он мне о том позже молвить, да так и не успел. Так вот, порешили они в нашем сельце остановиться, коням роздых дать и самим заночевать. А как стали из пущи выезжать, почуяли неладное – гарью пахло, кони ржали, речь чужая звучала. Вот чего, Орм, я никак не пойму и у отца спросить не удосужился, а теперь уж и не спросишь… Люд у нас мирный, лесной, ратоборству, за малой горсткой, не обученный, но ведь и племя наше, матушка сказывала, большое, и родов у нас немало. Отчего же жили беззащитно? Почему не оборонялись заодно? Всяк, кто хотел и был в силе, тот на нас, радимичей, и нападал. Я своею детской памятью помню наезд варягов, их мы посекли, но и они нас – вдвое, мы потом долго не могли оправиться, пока работники моего возраста и помладше не подросли… А матушке было восемнадцать лет, когда они оженились с отцом, но и за эти свои восемнадцать девичьих лет она пережила два набега и тоже не знала: кто нападал, откуда пришли?
– Да, поди, свои же, – сказал Орм. – Ни порядка, ни скрепы, я уж говорил тебе, у вас между собой нет. А гонору через край. И дань добровольно давать великому князю – ума не достало.
– Не мне судить старших, но, скорее всего, так, – с печалью отмолвил Мечеслав. – Ну вот… Отец тогда и сказал: здесь, браты, кровью и разором пахнет. Привязали они коней к деревам и скрытно к сельцу подобрались отцовы сотоварищи – с одной стороны, а сам он – с другой. Подкрался отец к крайней избе, заглянул в оконце, а там дева обнаженная стоит посреди избы, красоты невиданной. Затрепетало сердце в его груди, застучало, но еще более застучало оно от гнева, когда увидел он, что сидят на скамьях за столом четверо воев чужеродных, меды да пиво из чар пьют, девой любуются да посмеиваются. Тут один из воинов встал и вышел по нужде из избы, отец зарезал его и спрятал. Вскоре вышел другой, стал кликать сотоварища, и его отец живота лишил. Третий же из них, почуяв неладное, выскочил во двор с мечом, стал озираться и направился к тому месту, где родитель мой затаился. Отец не оплошал, взял камушек и метнул его в сторону. Обернулся ворог, тут отец его и посек, а после вошел в избу и стал биться с оставшимся воином. Тот, остатний, уже было одолел, сильный воин был, почуял батюшка смерть неминучую, как вдруг упал ворог, сраженный в спину, и предстала перед ним дева с ножом окровавленным.