Ворота с грохотом захлопнулись за нами – банг! – и я почувствовала новый прилив страха. Мы вышли из машины. Двор был пустой – ни деревьев, ни клумб с цветами, только припаркованные в ряд автомобили. По периметру забора вилась колючая проволока. Это напомнило мне тюрьму, которую я видела в кино. У нас в Трудолюбовке вокруг домов не было никаких заборов, если не считать низкой деревянной ограды, защищающей дворы и огороды от набегов коз и кур, свободно разгуливавших по деревне. Никому бы и в голову не пришло прятаться за кирпичной стеной, да и где взять на нее деньги. Не было денег и на трехэтажные виллы – такие, как здесь.
Единственным деревянным строением на огромном пустом дворе была небольшая избушка, по-видимому баня. Туда и направился Радик с моим чемоданом в руках, в то время как Марат пошел в дом.
Кто-то, вероятно, наблюдал за нами из окна, так как в большом доме открылась массивная дубовая дверь, и наружу выскочила огромная рыжая собака с купированными ушами.
– Тарзан, стоять! – раздался мужской голос. Собака остановилась в двух шагах от меня, присела и стала сопеть, будто ожидая команды «фас!». Из открытой влажной пасти текла слюна. Я не могла оторвать взгляда от мощных зубов псины.
– Не разевай рот, – закричал мне Радик. – Иди сюда.
– Ид-ду, ид-ду, – пролепетала я и хотела шагнуть, но от страха не смогла сдвинуться с места.
Подошедшая Эвелина потащила меня за рукав. Выражение ее лица изменилось, теперь оно не было безразличным. Что вообще происходит за этими высокими стенами, во дворе, который караулит этот монстр?
Я хотела спросить об этом Эвелину, но она быстро шла вперед. Я поплелась за ней к избушке, оставив свои вопросы на потом.
Как я и предполагала, избушка оказалась баней. В предбаннике стояли четыре плетеных кресла и низкий стол, в углу лежали два голых матраса. В одном из кресел сидела девушка.
– Будешь жить тут, – сказал Радик, бросил мой чемодан на матрас и вышел.
– Жить тут? Что ты имеешь в виду? – крикнула я вслед ему, но он не ответил.
– Ночевать будешь тут, – насмешливо произнесла девушка в кресле.
Трудно было сказать, сколько ей лет, – можно было дать и двадцать, и тридцать. Короткие, плохо постриженные и вытравленные перекисью водорода волосы торчали во все стороны. Кожа на лице была блекло-серой. Девушка чем-то напоминала мне мою мать, которая пила и курила, сколько я себя помнила. И все же в незнакомке был какой-то шарм, хотя и не столь явный, как у Эвелины.