— Бедняжка, — участливо произнес Чай, забирая голову в комнату и запирая окно. — Нам нужно совсем чуть-чуть твоей горячей дружелюбной крови.
Афанасий подержал голову над колбой, и красная капля, вытекшая из шеи, попала внутрь. Там начались какие-то процессы, благодаря которым лиловая жидкость действительно стала светлеть. Она светлела, становясь прозрачной, и было совсем непонятно, куда делись воробьиные эритроциты и почему все происходит именно так. Наконец Афанасий Чай победно показал Мише Оно чистую влагу.
— Это — глюцилин? — спросил Миша, начав дрожать.
— Нет еще, дорогой ты мой! Но осталось совсем ничего. Теперь нужно помочиться в нашу колбу и влить ацетон. Выпадет черный осадок. Все отфильтровывается, выпаривается до двух кубов, потом соединяется кое с чем. снова отфильтровывается и получается… глюцилин! У вас какая группа мочи?
— Я… не знаю… — сказал Миша.
— Напрасно, милый мой, напрасно. Эх, не наш вы человек! А хотите примкнуть к нам? Вы станете наркоманом — это же очень почетно, очень интересно, и очень приятно! Ведь вы кто?
— Я — никто, — ответил Миша Оно. — Я не помню. Я еще не нашел себя.
— Тогда давайте к нам! — радостно сказал Чай.
— Я подумаю.
— Подумайте. На вашу удачу у меня шестая группа мочи, как раз такая, которая нужна для глюцилина. Правда, именно сейчас я не хочу… Придется принять меры.
Афанасий подошел к раковине, открыл воду, налил себе полную чашку, выпил ее, налил еще, выпил, налил еще одну и выпил.
— Теперь будем ждать. Физиологический процесс неизбежен, и в самом ближайшем времени новопоступленная жидкость заставит мой мочевой пузырь извергнуть из себя то, что он успел произвести с тех пор, как я в последний раз занимался этим необходимым для каждой особи нашего вида занятием — мочеиспусканием. Я надеюсь, что мы не будем очень долго ждать.
Афанасий сел на стул, сжимая в руках колбу, полную чудес. Миша сидел на другом стуле, напряженно предчувствуя неведомое, собиравшееся скоро пронзить его тело и душу в виде некоей сложноизготовленной материальной капли, которую изобрел Чай. В закрытом окне не было больше видно воробьев, и лишь проникновенная тьма приглашала увидеть в себе все, что угодно, или ничто; и страх смерти, которая могла наступить через время, завершающее химический процесс, блаженно наполнял все существо Миши верой в полную свою несерьезность; и, наверное, ничего не могло измениться нигде; а на личность и прочее можно в общем просто наплевать, как на все остальное и на любовь. Предстоящее удовольствие, как и предыдущая религия, обещало интерес, опыт, и, может быть, новую тайну.