15
Пароходом и двумя баржами, ускользнувшими по Волге от «юнкерсов», в город на берегу Каспия привезли большую партию тяжело раненных в уличных боях в Сталинграде.
Сложенное из розового туфа здание госпиталя стояло на взгорье старой части города. На севере в безоблачные дни вырезывалась снежно-голубая линия Кавказского хребта. Южнее, кутаясь в тучи, горы сходили к туманно зеленевшим внизу долинам. На востоке вставал лес нефтяных вышек, вторгавшихся в море.
В аллеях обнесенного железной зубчатой решеткой парка бродили выздоравливающие. Тех, кто не мог двигаться самостоятельно, санитарки выкатывали в креслах на колесиках. В парке осенняя ржавчина еще только закрадывалась в листву деревьев.
Раньше выздоравливающих свободно пускали в город, но после того как они, не долечиваясь, стали поодиночке и группами убегать в действующую армию, ворота парка захлопнулись и на них повесили внушительный замок-гирю. Однако в палатах госпиталя, казалось бы отрезанного от внешнего мира, обычно знали о происходившем на фронтах и то, чего не услышать было из утренних и вечерних сводок по радио. В проходах между койками, в коридорах, в курительных комнатах сходились одетые в серые халаты артиллерия, авиация, пехота, обсуждая самые последние новости, поступавшие с новыми партиями раненых.
Если известия оказывались плохими, в палатах надолго поселялась тишина. Бурно скакали на пришпиленных к изголовьям коек листках температурные графики. Главврач начинал кричать на ординаторов и дежурных сестер так, что очки прыгали на седловине его мясистого носа.
В угловой палате, выходившей двумя окнами к горам, а третьим в парк, единственным, кто уже мог ходить и приносить новости, был старший лейтенант Жук. До этого он тоже неподвижно пролежал на спине в гипсовом корсете — четыре месяца со сквозным осколочным ранением в грудь. Его сосед по койке, капитан Луговой, часто внутренне удивлялся, как это Жук, начавший войну на самой границе и дважды раненный, не растерял еще своего запаса молодцеватости. И под угрюмым серым халатом ему удавалось соблюдать кавалерийскую выправку. Уже в госпитале завел усы, обещая сбрить их в тот день, когда снова вернется на границу на Пруте.
С Луговым они сразу же сошлись не по общности, а скорее, как это чаще всего бывает, по несходству характеров. Луговой столь же часто винил себя за излишнюю замкнутость, сколь ругал себя Жук за чрезмерную общительность, ронявшую его, как он думал, в глазах окружающих. Но главным было, что они оба служили до госпиталя в коннице. Жук — в корпусе генерала Белова на Западном фронте, а Луговой — в казачьей кавдивизии в горах под Туапсе. В бою за Волчьи Ворота его тяжело ранило в голову осколком отбитого от скалы снарядом камня. От непрерывного оглушающего звона в ушах он страдал даже больше, чем от боли.