— Не по-доброму, не в аккурате соблюдаю твое последнее жилье, Евдокия… — Нагнулся, поднял сухой комок глины, растер его в ладонях, уже совсем глухим голосом сказал — А ведь я доныне люблю тебя, моя незабудняя, одна на всю мою жизнь… Видишь, все некогда… Редко видимся… Ежели сможешь — прости меня за все лихо… За все, чем обидел тебя, мертвую».
По крутым дорогам приходят люди в «Поднятой целине» к своему счастью и в общественной и в личной жизни. Время, оживающее на страницах «Поднятой целины», не было безмятежным. И не мог лазурно-розовыми красками написать об этом времени такой реалист, как Шолохов. А если и озаряются юмором страницы его «Поднятой целины», то это потому, что даже в самые драматичные моменты жизни не утрачивают русские люди жизнелюбия, не разлучаются с шуткой, и на свои невзгоды умеют взглянуть с веселой искрой в глазах. Вот почему и дед Щукарь занимает такое место на страницах «Поднятой целины». В художественном произведении бывают перевалы, на которые автор выводит своего читателя, есть и спуски с перевалов, лощины между ними, где сердце начинает биться ровнее, где можно и отдохнуть после подъема. Можно посидеть в такой зеленой лощине и с Щукарем, пустив у степной речушки лошадей на траву, послушать его рассказ, в котором реальное переплетается со стариковским домыслом. Часто смеются слушатели рассказов Щукаря. А в сущности, невеселые истории рассказывает он им, потому что мало было в его неудачливой жизни беднейшего казака поводов для веселья. Но вот гибнут Давыдов и Нагульнов — и в новом освещении предстает перед нами фигура Щукаря. Смерть Давыдова и Нагульнова обрушивается на деда Щукаря, гнет его к земле. Он сидит на своей лавочке, смотрит на дорогие могилы и тоскует, что они, молодые, уже ушли, а он старый, еще живет. Он не прочь был бы и умереть, чтобы они остались живы. Вот на какие чувства способен Щукарь, вот и старик с чудинкой! В истории, рассказываемой Шолоховым о деде Щукаре, сделан такой поворот, перед которым надолго задумается читатель.
Сжатая, энергично повествующая о событиях в первых своих главах, «Поднятая целина» представляется потом рекой, вышедшей на привольный простор и замедляющей свое течение и широких берегах. И потом вдруг опять уплотняется энергия повествования, события нарастают. Заключительные главы «Поднятой целины» написаны скупыми и тревожными мазками. Автор не боится приоткрыть перед читателем свое сердце, скорбящее о Давыдове и Нагульнове. И негодующее слово обращает он к Половцеву, к Лятьевскому, которые хотели стать поперек потока новой жизни, прямо говорит об их обреченности. Они и сами не скрывают этого. Половцев говорит, когда чекисты уже арестовали его в совхозе под Ташкентом: «Мы проиграли, и жизнь для меня стала бессмыслицей. Это не для красного словца — я не позер и не фат, — это горькая для всех нас правда. Прежде всего долг чести: проиграл — плати! И я готов оплатить проигрыш своею жизнью».