А тут приехали издатели из-за рубежа. А тут вслед за группой старых луганских большевиков, участников обороны Царицына, приехала группа донских писателей, в Шолохов открывает в конференц-зале Вешенского райкома партии литературный вечер, а потом допоздна засиживается с собратьями по перу у себя дома за большим разговором о литературе, о жизни. Во время разговора он вдруг встанет, обойдет стол, чтобы включить радиоприемник, послушать, обещают ли на завтра метеорологи дождь но северу области.
Из его слов явствует, что больше всего он озабочен правильным, «беркутовым» воспитанием литературной смены. Его глаза суровеют, когда он заговаривает о тех поветриях, которые нет-нет и прихватывают крылышки некоторых модных литературных мотыльков. Спеша заработать себе популярность, они перепархивают с темы на тему, с предмета на предмет, ничего не узнавая до конца, занимаясь своеобразным литературным мародерством. Но без точного знания предмета, без выстраданности темы творчества не бывает. Настоящий художник руководствуется не надеждой на сомнительные лавры, а непреоборимым «не могу молчать».
Обычно сдержанный на оценки, он щедр на похвалу, когда речь заходит о книге, отмеченной печатью неподдельного таланта. С интересом расспрашивает о молодом рабочем-поэте с «Ростсельмаша» Борисе Примерове, чьи стихи произвели такое хорошее впечатление на участников «форума писателей Юга» в Ростове, и не может скрыть удовлетворения, узнав, что молодой поэт учится на вечернем отделении университета. С явным огорчением говорит о молодом прозаике, который, написав хорошую повесть о рядовом солдате, опубликовал потом недоношенную повесть из послевоенной жизни. Правда, тут же Шолохов замечает, что быть может, в еще большей степени в этом виновата критика, которая не заметила настоящей талантливости первой повести писателя и не помогла ему увидеть и развить сильные стороны своего дарования. Более того, и редакторы из издательства немало повинны в порче автором своей второй книги. В литературу входил самобытный писатель со своим видением жизни, своим языком, а не знающие жизни советчики эту самобытность и постарались из него вытравить.
* * *
А на самом раннем рассвете в калитку к Шолохову опять постучит кнутовищем подводчица с хутора Максаева или с хутора Лебяжьего, приехавшая в Вешки за горючим для колхоза или за товарами для сельпо, но и не забывающая о своем личном интересе.
— Михаил Александрович, выдь-ка на час, тут мне одну чудную квитанцию принесли за налог…
И Михаил Александрович выходит, разбирается вместе с нею в квитанции. А рукопись на столе ждет. Но и не может он позволить себе, чтобы человек ждал. И в то время, когда он слушает слова колхозницы о налоге, он должен постараться, чтобы не ушли из памяти и те — единственные — слова, только что найденные им за письменным столом.