Недаром же так внимательно, изучающе всматривается он и в молодую мужскую толпу на пароме, с которым уже неподалеку от вешенского берега встречается наша моторка, заколыхавшись на поднятых им волнах. Хозяин моторки, местный станичный рыбак Владимир Чернышев, не без труда выворачивает ее с гребня на гребень.
Пересекающих на пароме Дон вешенских новобранцев очередного, майского, призыва сопровождают из станицы на правый берег их матери и невесты. Причудливо сплетаясь, венком плывут по вешней воде и старинные, казачьи, и новые прощальные песни. А до этого, как водится, пели их, гуляя от души, в хуторских и станичных садах-садочках. Уже не только внуков Григория Мелехова можно разглядеть настойчивому взору в этой смуглолицей и горбоносой толпе молодых вешенских трактористов, комбайнеров, шоферов, животноводов, плывущей по донскому разливу на пароме на действительную службу, но, пожалуй, и русоголового, голубоглазого отпрыска Ванюшки, приемного сына горемычного и несгибаемого солдата Андрея Соколова.
«Папка, родненький! Я знал! Я знал, что ты меня найдешь! Все равно найдешь! Я так долго ждал, когда ты меня найдешь!»
Мой попутчик, рубежновский казак и кадровый армейский офицер Степан Павлович Кузнецов, так и впивается придирчивым, оценивающим взглядом в проплывающую мимо на пароме молодую толпу. Вот когда ему изменяет сдержанность. Даже слабый румянец появляется у него на твердых, круто затесанных скулах, а по губам пробегает усмешка. И, слегка поворачивая голову, он еще долго провожает взглядом поющий над широким донским половодьем паром.
Что ж, теперь-то я уже знаю о тебе, мой молчаливый спутник по этой переправе через Дон если и не все, то и немало…
Но все же, чтобы окончательно удостовериться, я коротко, наклонившись к нему, спрашиваю:
— На побывку?
— На побывку, — отвечает он так же кратко и удивленно.
…К концу этой переправы по бурному донскому половодью от берега прошлого к берегу настоящего я уже знаю о тебе неизмеримо больше, чем в начале ее, побыв за это время вместе с тобой в вешнем Аксиньином лесу, вновь услышав трубный зов лебедей и страстный гром донских соловьев и скорбно помолчав у изголовья солдатской славы. И поэтому, спрыгнув с шаткого рыбацкого суденышка на станичный берег, и прежде, чем начать подниматься на этот вешенский обрыв, который теперь еще больше, чем всегда, представляется мне орлиным гнездовьем, я могу уже без лишних слов крепко пожать тебе руку, расставаясь с тобой, как с близким человеком.
«В залитом полой водой лесу звонко выстукивал дятел. Все так же лениво шевелил сухие сережки на ольхе теплый ветер; все так же, словно под тугими белыми парусами, проплывали в вышней синеве облака, но уже иным мне показался в эти минуты скорбного молчания безбрежный мир, готовящийся к великим свершениям весны, к вечному утверждению живого в жизни».