Испуганный г-н де Понтис смотрел на меня как на безумную.
Мой отец сделал шаг вперед.
Я прошла за решетку, отделявшую алтарь, и громко воскликнула, подняв руки к Небу:
«С этой минуты я принадлежу Богу и никто другой не смеет предъявить на меня права!»
«Изабелла! — вскричал мой отец. — Неужели вы посмеете ослушаться меня?»
«Есть власть, более высокая и святая, чем ваша, отец, — почтительно ответила я, — власть того, кто ниспослал мне веру на моем скорбном пути. Отец, я больше не принадлежу земному: молитесь обо мне. Я же стану молиться за всех вас».
Мой отец хотел войти ко мне за решетку и оттащить меня от алтаря, но священник остановил его.
«Горе тому, — сказал он, — кто принуждает в чем-то ближнего или мешает его призванию! Эта девушка посвятила себя Богу, я принимаю ее в доме Божьем как в неприкосновенном убежище, откуда никто, даже ее отец, не вправе увести ее силой».
Может быть, отца не остановила бы эта угроза, но граф де Понтис увлек его за собой. Виконт и все остальные вышли, и дверь за ними закрылась.
Священник спросил меня, куда я хочу удалиться. Я просила отвести меня к урсулинкам.
Мой отец сразу же уехал в Париж, где находился кардинал. Но он смог добиться только отсрочки принятого мною обета на год.
Год прошел. Через год и один день я стала монахиней.
С тех пор минуло четыре года.
За эти четыре года не прошло ни одного дня, чтобы я не молилась за Вас, целуя перья Вашей шляпы, подобранной на поле битвы в Кастельнодари, — единственной памяти о Вас.
Теперь Вы знаете все.
Теперь Ваша очередь: говорите, расскажите мне обо всем подробно. Поведайте, какому чуду Вы обязаны жизнью, объясните, где Вы, как мне увидеть Вас. Рассказывайте скорее или я сойду с ума!
17 мая, четыре часа утра.
Шесть часов утра, тотчас же по прочтении Вашего письма.
Господь на мгновение отвратил от нас свой взгляд, и в это мгновение темный ангел, пролетая над нами, задел нас крылом.
Теперь Ваша очередь слушать.
Вам известны мои прежние обязательства по отношению к брату Гастону. Впрочем, я считал, что, служа одному брату, помогаю и другому. Мне казалось, что министр давит на короля еще более, чем на всех нас.
Сыновья Франции не могли дольше терпеть это принуждение: кардинал постоянно насиловал волю короля, распоряжался без спроса его печатью, командовал войсками, не считаясь с ним. Содержание его дома за один день обходилось в шесть раз дороже, чем тратили на подобные нужды все дети Генриха IV, вместе взятые, включая того, кто был на троне.
И в то время как он один поглотил больше двухсот миллионов, едва ли треть жителей Франции имела обычный хлеб, еще одна треть довольствовалась овсяными лепешками, а последняя треть, подобно стаду нечистых животных, кормилась желудями.