Как видите, удивительная преданность точно вела Вас по моим следам, и не Ваша вина в том, что Вы меня не нашли.
Боль вывела меня из забытья, но от этой же боли я снова потерял сознание.
Не знаю, кто привез меня к г-же де Вентадур, но очнулся я на превосходной постели, хотя и устроенной в подвале. Около меня был монастырский лекарь, а в проходе за кроватью стоял какой-то человек; увидев, что я очнулся, он прошептал: «Не называйте себя».
С Вами было связано мое последнее воспоминание, и первая моя мысль тоже была о Вас. Я оглядывался и искал Вас среди окружавших меня людей, но видел лишь незнакомые лица; у одного из них были закатаны рукава, а руки испачканы кровью. Это и был монастырский лекарь, только что сделавший мне перевязку.
Я снова закрыл глаза.
В ту самую ночь Вы приходили в монастырь, но из страха перед кардиналом Вам солгали, сказав, что меня никто не видел.
Так Вы не узнали о том, что я жив, так я не узнал о Вашем приходе. Мы были совсем рядом, невидимые друг другу.
Следующих двух недель я не помню. Это не было выздоровлением, это была остановка на краю могилы.
Наконец молодость и сила характера победили. Когда по моему слабому и воспаленному телу разлилась свежесть, лекарь объявил, что я спасен.
Но на каких условиях! Я должен молчать, мне нельзя подниматься с постели и связываться с внешним миром, то есть я выживу только при условии, что не буду жить месяц или полтора.
За это время состоялся суд над маршалом-герцогом, и он был казнен. Эта суровая расправа удвоила страх приютивших меня бедняжек-сестер.
Без сомнения, если бы только стало известно, что я остался в живых, со мной поступили бы не лучше, чем с г-ном де Монморанси. Разве не был он в свойстве с Марией Медичи?
Считалось, что я мертв, и все, кто был в этом заинтересован, распространяли слух о моей смерти.
Через два месяца я смог встать. До тех пор я не покидал подземелий монастыря; теперь для моего выздоровления необходим был свежий воздух. Стоял уже ноябрь, но теплая зима Лангедока позволяла совершать ночные прогулки, и мне разрешили по ночам выходить в монастырский сад.
Вместе с мыслями, с ощущениями (не могу сказать, что вместе с силами: я был еще до того слаб, что не мог подниматься и спускаться по лестницам) вернулась и вся моя любовь к Вам, до сих пор находившаяся в смертельном оцепенении: только о Вас я говорил, только к Вам стремился.
Как только я оказался в силах держать перо, я попросил разрешения написать Вам; мне дали все необходимое. Гонец повез письмо у меня на глазах, но, так как письмо могло выдать меня (а то обстоятельство, что я жив, для г-жи де Вентадур означало тяжелые последствия: преследование, тюрьму и, может быть, смерть), гонец оставался поблизости в течение двенадцати или пятнадцати дней и вернулся с известием, что отец увез Вас в Париж. Письмо, по его словам, он вручил самой преданной, на его взгляд, из служанок.