Так, что, глядя в них, видишь себя и всю улицу.
И кажется, люди спешат, и едут автомобили, и плывут облака там,
внутри, в магазине, только деньги плати.
Каждое утро я здороваюсь с господином Гёте у городской водокачки.
Кроме памятников в городе этом знакомых нет у меня.
Опера. Университетские велосипеды. У немок веселые стриженые
затылки.
Собеседник случайный.
Поглощает безбрежное блюдо вареных овощей: цветная капуста,
кольраби, морковь, картофелина, лук-порей.
С ломтем нежной свинины.
Моску, это… ах да, Россия.
Жаль, что кончается рано.
В парижских кафе только еще заказали первые рюмки пастиса, наверно.
А тут в восемь вечера на улицах ни души.
Среднеевропейское время носят коротко здесь, по-немецки.
В гостиничном холле бородатый очкарик-рерихолюб из Петербурга,
в стоптанных туфлях.
Неофитов созвал на вечерю.
Что-то вещает, воздевая руки и глаза к пористому потолку,
поглощающему его откровения.
Слушатели, обутые в добротную немецкую обувь, согласно кивают.
На площади пусто.
Что-то с погодой в Европе.
Вот и в Лейпциге снег.
Недоуменно ложится в кругах фонарей на разноцветные клумбы.
Заставляя запоздавших прохожих прятаться в мокрых зонтах.
Только желтый чудесный трамвайчик приветливо катит, совершенно
пустой, как игрушка.
Но мне на нем некуда ехать.
Снег.
Чугунная парочка, Фауст и Мефистофель, укрылась под сводом пассажа.
Бронзовый Гёте все любуется водокачкой, где когда-то лилась
из каменной рыбьей пасти вода.
Мокнет Бах, прислушиваясь к молчащему в темной кирхе органу.
И у Лейбница подрастает горка снега на позеленевших страницах
развернутой книги.