Они летели, и несомненность этого факта давала Печенкиным столько силы, что казалось, захоти они сейчас поменять местами небо и землю — сделают это играючи. Но хотелось другого. Илье хотелось другого, и Владимир Иванович хорошо понимал хотение своего сына, потому что сам хотел того же, но стеснялся в этом признаться. Однако и терпеть мочи больше не было, и, в последний раз глянув в сторону кабины летчика, Владимир Иванович решительно скомандовал:
— Пошли!
Илья благодарно глянул на отца.
И они пошли, слегка покачиваясь, к кабине летчика, положив друг дружке руки на плечи.
Потому, потому что мы пило-ты!
Небо наш, небо наш родимый дом! —
громко в ритме марша запел отец, и сын смущенно и счастливо засмеялся.
То, что сейчас между ними происходило, было не любовью отца к сыну и не любовью сына к отцу, — это было больше чем любовь, это была дружба, мужская дружба — самое ценимое Владимиром Ивановичем чувство.
Летчик Фриц в небе был еще краше, чем на земле. Оробело и застенчиво смотрели Печенкины в его крепкий, загорелый, аккуратно подстриженный затылок, на его сильную спину под белоснежной коттоновой сорочкой, на витой золотой погончик на широком плече.
Почувствовав их взгляд, Фриц повернул голову и кивнул, показывая, что все в порядке.
— Слышь, Фриц, мы чего пришли-то, — смущенно забубнил Владимир Иванович. — Можно Илюха порулит немного?
Из-за наушников летчик, разумеется, ничего не слышал, но ему было достаточно увидеть глаза Печенкиных, одинаковое выражение их лиц, он все сразу понял, замотал головой и заговорил решительно и возмущенно:
— Nein! Nein!
Это было бесполезно, Владимир Иванович сочувственно глянул на сына, указал пальцем в сторону Фрица и прошептал Илье на ухо, успокаивая и объясняя:
— Фашист…
Илья улыбнулся — на самом деле он не очень расстроился.
— Moskau! — громко объявил вдруг летчик и указал рукой вправо и вниз.
— Маскау?! — удивился и обрадовался Владимир Иванович. — Маскау, говоришь. Ну держись, Маскау!
Представив, что перед ним стоит крупнокалиберный пулемет, Печенкин ухватился руками за гашетку и стал посылать в сторону ненавистного города очередь за очередью:
— Та-да-да-да! Та-да-да-да-да-да!
Илья мгновенно включился в игру, подавая пулеметную ленту.
Фриц смеялся — несколько, впрочем, сконфуженно.
Но пулеметные очереди были для Москвы все равно что для слона комариные укусы, и тогда Владимир Иванович скомандовал:
— Бомбу!
Илья сразу сообразил, обхватил бомбу руками, поднатужился и подал отцу. С серьезной важностью на лице Владимир Иванович принял смертоносный груз и, прищурив один глаз, опустил бомбу в отверстый бомболюк.