А сыну её, Горбуну, слух для другого, значит, пригодился. Он им пользовался, изучая, к примеру, иностранный язык и вообще, получая любую информацию. Поэтому то, что он на сегодня знал, он почерпнул не из книг — единственная книга, которую Горбун прочёл в жизни и не запомнил, была «Колобок». Всё узнанное он где-нибудь когда-нибудь услышал. По радио, по телевизору, от знакомых, от учителей, от преподавателей торгового колледжа, который успел окончить перед отъездом тоже практически на слух. И чужой язык он слухом уловил без особых усилий. А вот что с этим языком делать, как его полезно использовать, кроме как в редких случаях с местными жителями коротко разговаривать и тот же телевизор смотреть, было ему не совсем понятно.
Образование его торговое капиталисты не признали — сварочное образование отца признали, а его нет, — куда пойти учиться, он не знал и не шёл никуда. Ждал, когда пошлют куда-нибудь принудительно. Но его пока никуда не посылали, и он получал пособие и слонялся по городу в поисках на свою жопу приключений.
В супермаркетах по мелочи подворовывал. Не как другие, профессионально ворующие на заказ всё — от ноутбуков до верхней одежды, — а так, скуки ради. Поскольку не взять совсем ничего, когда всё лежит и никем не охраняется, было как-то глупо и противоестественно. И он брал что-нибудь нужное или ненужное, клал в тележку, потом направлялся туда, где не было видеокамер наблюдения, на ходу прятал взятое в рюкзак, лежавший тут же, на тележке, открыто, накладывал в тележку то, что собирался купить, и шёл к кассе. И за всё, что лежало в тележке, платил, а за то, что в рюкзаке — нет. И никто, ни разу не попросил его открыть рюкзак и показать, что там в нём содержится. Горбуна сильно раздражало, что это им даже на ум не приходило. Раз лежит рюкзак сверху. Он понимал, что если бы кому-то пришло на ум заглянуть в рюкзак, ему пришлось бы плохо, и тем не менее раздражался.
По вечерам выходных дней он выходил в люди — в русское кафе или на русскую дискотеку. Но не танцевал там. Не попалось ему ни одной девицы, явно желавшей с ним танцевать. А получать от ворот поворот он не хотел. Не любил он получать от ворот повороты. Поэтому он толкался среди бывших сельских парней — выходцев из немецких поселений Казахстана и деревень Сибири, — выпивал с ними, разговаривал, прикидывался, что ему в их обществе нормально, что он им друг, товарищ и брат.
На самом деле все их темы и чаяния были ему откровенно скучны. После третьего глотка начинали вспоминать казахские ветры, сибирские морозы и жаловаться на свою жизнь как там, так и тут — мол, там с детства называли их немецкими фашистами, а тут называют русским дерьмом. И включали кассетник, и слушали песни про свои трудные судьбы в Германии, в основном, на мотив «Там кто-то с горочки спустился». Что-то вроде: