Люка сменил ногу, поколебался.
– Послушайте, – сказал он ласково, – если вы… если вы говорите обо мне, то лично мне все цветы нравятся, все. Не то чтобы я был без ума от кустов, но это пусть моя жена решает. Так что повидайтесь с ней.
И он повернулся, пока тот нахлобучивал свою кепку, бормоча:
– Ну тогда ладно, завтра у его жены спрошу…
Люка улыбался. Он бы рассказал Лоранс об этом недавнем собеседовании, если бы она не заперлась в ванной, откуда выпорхнула через десять минут и осыпала его поцелуями. Они поужинали у ее друзей, убийственно скучных, но модных американцев, которым, впрочем, Люка рассчитывал продать один сногсшибательный рекламный проект. И только позже, уже ночью, когда она, нагая, лежала подле него, он заговорил с ней о садовнике.
– А! – сказала она потухшим голосом. – Филибер? Бедняга Филибер…
– Так он к тому же еще и Филибер? – восхитился Люка.
– Он из деревни. Я велела его жене втолковать ему, что к нам надо обращаться в третьем лице. Но до него это не совсем дошло: третье-то лицо он употребляет, но вместо «месье» и «мадам» говорит «он», «она».
– Ах, вот как, – сказал Люка. – Вот оно что!.. А зачем тебе так надо, чтобы они говорили с нами в третьем лице?
Он задал свой вопрос просто так, для поддержания разговора, чтобы еще не расставаться с этим телом, к которому столь безмерно привязался после их недавних яростных и упоительных схваток.
– Как говорит моя мать, – ответила Лоранс сонно, но не без семейной гордости в голосе, – если хочешь сама мыть свою посуду, «тыкай» себе в зеркале сколько угодно, но если кормишь кого-то и платишь ему за работу, то не для того, чтобы он тебе «тыкал».
– Между «ты любишь тюльпаны» и «мсье любит тюльпаны»… – начал было Люка, но она уже спала, судя по дыханию.
Он тоже заснул, немного недовольный. Ему не нравились эти фальшиво здравомысленные изречения, которые Лоранс приписывала своей матери, чьи приступы криводушия так охотно смягчала.
Через несколько дней, совершенно забыв о садовнике, Люка был изрядно удивлен, увидев, что тот открывает ему дверцу, опустив голову и мусоля берет в руках – наверняка слишком заскорузлых.
Люка, проведя тяжелый день с одним лишенным вкуса фабрикантом, бросил на беднягу враждебный взгляд, от которого тот поник и хребтом, и глазами. Люка сделал над собой большое усилие.
– Ну как, дорогой мой Филибер… – вспомнил он чудом, – все в порядке? Тут наверняка будет красиво.
– Неужто она ему не сказала?
Загадочность вопроса была подкреплена драматизмом интонации. Это вполне могло бы быть: «Неужто Андромаха ему не сказала, что Гектор пал?»