— Было бы из-за чего огород городить!
— А что вы предлагаете? — спросила Хильда. — Если ваше имя выплывет, развода вам не видать. А от вашей жены, я слыхала, лучше держаться подальше.
— Все так!
Опять замолчали.
— Мы с Конни могли бы куда-нибудь уехать, — наконец проговорил он.
— Только не с Конни. Клиффорд слишком хорошо известен.
И опять гнетущее молчание.
— Так устроен мир. Если хотите жить вместе, не опасаясь судебного преследования, надо жениться. А чтобы жениться, вы оба должны быть свободны. Так что же вы думаете делать?
После долгого молчания он обратился к Хильде:
— А что вы скажете на этот счет?
— Во-первых, надо узнать, согласится ли Дункан играть роль третьего лица. Затем Конни должна уговорить Клиффорда дать ей развод. А вы должны тем временем благополучно завершить свой бракоразводный процесс. Сейчас же вам надо держаться друг от друга как можно дальше. Не то все погибло.
— Безумный мир!
— А вы сами не безумцы? Да вы еще хуже.
— Что может быть хуже?
— Вы — преступники.
— Надеюсь, я еще смогу пару раз поупражнять свой кинжал, — усмехнулся он и, нахмурившись, опять замолчал. — Ладно, — прервал он молчание. — Я согласен на все. Мир — скопище безмозглых идиотов, а уничтожить его невозможно. С каким наслаждением я бы взорвал его ко всем чертям! Но вы правы, в нашем положении надо спасаться любой ценой.
Он посмотрел на Конни, и она прочла в его глазах усталость, униженность, страдание и гнев.
— Девонька Моя! Мир готов забросать тебя камнями.
— Это ему не удастся, — сказала Конни. Она более снисходительно относилась к миру.
Выслушав сестер, Дункан настоял на встрече с потрясателем устоев; устроили еще один обед, на этот раз на квартире Дункана. Собрались все четверо. Дункан был коренаст, широкоплеч — этакий молчаливый Гамлет, смуглый, с прямыми черными волосами и фантастическим, чисто кельтским самолюбием. На его полотнах ультрамодерн были только трубки, колбы, спирали, расписанные невообразимыми красками; но в них чувствовалась сила и даже чистота линии и цвета; Меллорсу, однако, они показались жестокими и отталкивающими. Он не решался высказать вслух свое мнение — Дункан был до безрассудства предан своему искусству, он поклонялся творениям своей кисти с пылом религиозного фанатика.
Они стояли перед картинами Дункана в его студии. Дункан не спускал небольших карих глаз с лица гостя. Он ждал, что скажет егерь, — мнение сестер ему было известно.
— Эти холсты — чистейшее смертоубийство, — наконец сказал Меллорс.
Художник меньше всего ожидал от егеря такой оценки.
— Кто же здесь убит? — спросила Хильда.