Неделю спустя
Карета тряслась по булыжникам на дороге, ведущей к Берлингтон-Хаусу, где Кавендиш устраивал свой костюмированный бал.
— Что если кто-то тебя узнает? — стонала Бетани. Она не отказала себе в удовольствии помучаться сомнениями.
— Никто меня не узнает, — терпеливо сказала Эмма. — Я не бывала в Лондоне почти пять лет, с тех пор как заболела мама. И я никогда не дебютировала должным образом, если ты помнишь. Просто думай об этом как об игре в шарады, и ничего больше.
Искры проносящихся огней отбрасывали свет на платье Эммы, расшитом драгоценными камнями. Она сидела напротив Бетани, спиной по ходу движения, поскольку платье занимало целое сиденье. Оно зашнуровывалось спереди, затем было широко вырезано на груди, с расширяющимися книзу рукавами, чьи парчовые цветы были украшены драгоценными камнями.
Бетани перевела дух.
— Мы забыли обсудить… обсудить…
Эмма подняла бровь.
— О ребёнке, — бессвязно лепетала её сестра.
— О, об этом, — Эмма пожала плечами. — Я, безусловно, понимаю механику. И учитывая репутацию Керра, у него не должно возникать вопросов в данной области.
— Но механика… — простонала Бетани, её тревога явно возрастала.
К счастью, карета начала замедлять ход. Эмма рассудила, что ей лучше выпрыгнуть наружу до того, как её младшая сестра попробует наложить вето на нынешний вечер.
— Хотя у меня отсутствует опыт, — сказала она, — пустячное смущение от того, чтобы позволить моему жениху сделать то, что необходимо, не нарушит моего душевного покоя. Это должно быть сделано, так или иначе, разве нет?
Бетани, казалось, задохнулась.
Эмма вздохнула.
— Если только я не заблуждаюсь, этот акт всего лишь пустяк, во время которого не следует проявлять неуместную сентиментальность. Хотя у меня нет особых чувств относительно того, где произойдёт это событие, я бы предпочла место иное, чем экипаж. На самом деле, я буду настаивать на том, что я, как представительница французской нации, не должна лишаться девственности в карете.
Бетани сглотнула.
— Я полагаю, ты сделала это пристойно, в тёмной комнате, под одеялами, — добродушно сказала Эмма. — Но ты же знаешь, во мне никогда не было ни грана чувства благопристойности, Бетани. У меня нет особых чувств к Керру. Но я действительно думаю, что это будет превосходно для нашего брака, если он обнаружит, что он, в сущности, «взорвался на собственной мине»[8].
— Это из Шекспира? — неуверенно спросила Бетани.
— Я должна выиграть, — пояснила Эмма, — потому что в противном случае у Керра не будет особых причин перестать быть равнодушным. Думаю, что лучше всего будет прибрать его к рукам до того, как мы поженимся.