Революция и слабое государство.
Вывод о том, что последнее пятнадцатилетие было периодом революционной трансформации в России, вызывал многочисленные возражения и только в самое последнее время начинает получать осторожное признание. Осмысление того, что с нами произошло и происходит, сквозь призму опыта великих революций прошлого позволяет увидеть и понять реальную логику событий 1985–2000 годов. И дает неплохой инструмент для того, чтобы заглянуть немного вперед.
Обычно под революцией понимают коренные, системные преобразования в государстве и обществе, и вряд ли стоит доказывать, что именно такие преобразования происходили в последние полтора десятилетия в России. Однако не всякие системные изменения могут рассматриваться как революция. Сильное правительство может осуществлять глубокие, радикальные преобразования, имеющие несомненно революционные последствия, но остающиеся по сути своей реформой (то, что называют «революцией сверху»). Примерами здесь являются «реставрация Мейдзи» в Японии и реформы Бисмарка в Германии. Радикальные, системные изменения могут происходить и в результате поражений в войнах и иностранной оккупации (как это было в Пруссии после наполеоновских войн или в Японии и Германии после Второй мировой войны).
Революционная трансформация обусловлена внутренними кризисными процессами в стране. Эти процессы формируют определенную политическую и идеологическую среду революции, когда вместе с разрушением государства рушатся и казавшиеся незыблемыми ценности (будь то святость монархии, единство нации или вера в победу мирового коммунизма). Поэтому национально-освободительные движения, как правило, не являются революциями — в них всегда имеется некий стержень, объединяющий разрозненные силы нации. Подлинная, полномасштабная революция происходит в обществе, расколотом на множество противоборствующих социальных сил (групп интересов), которые не имеют общих ценностей и интересов. Одним из любимых слов М. Горбачева было «консенсус», который Президент СССР постоянно искал, но так и не смог найти. И неудивительно, поскольку социальной основы для консенсуса к концу горбачевского периода уже не существовало. Различные социальные группы и различные представители элиты видели свое будущее в принципиально разных общественных системах — от северокорейского социализма (с туркменским акцентом) до интеграции с Европой (в Балтии). Россия же, как наиболее пестрая и наиболее крупная часть бывшего СССР, оказалась в наиболее противоречивом и потому неустойчивом положении.