— Папа! — Центральная ударилась в пьяную панику. — Спасай! — Зубастая морда шмякнулась о крыльцо, чуть не пришлепнув капитана. Чудом вывернувшийся из-под удара Илья мысленно погладил себя по голове. «Вовремя завязал. Рефлексы уже в норме. Однако с дракончиком надо что-то делать…» Капитан взглянул на Горыныча, доверчиво тыркавшегося носом в его живот, почесал затылок, махнул рукой, запрыгнул на шею Центральной и, примостившись поудобнее, руками и ногами попытался растащить глаза на положенное им место, но они упорно возвращались назад.
— Без кардинальных мер не обойтись, — вздохнул Илья. — Ну-ка, болезный, прикрой глазки. Не стоит тебе на это смотреть.
Доверие к «доктору» было так велико, что глазки прикрыли даже Правая и Левая. Илья перехватил автомат за ствол и со всего размаху хрястнул прикладом по выпуклому черепу Центральной. Шея ее выгнулась дугой, глаза, готовые выскочить из орбит, разъехались в разные стороны, потом съехались обратно, покачались и наконец встали как надо.
— Чур, другая моя! — Петух таки выполз на крыльцо. — Слышь, Горыныч, подставляй мурло. Попробуй удара молодецкого! — Никита Авдеевич попытался встать, но дальше партера дело не пошло.
— Да полно тебе воевать, Авдеич! Здесь все свои, врагов нет. Так что кончай буянить. А то похмелиться не дам.
— Что? — возмутился петух. — Это ты мне?
— Тебе-тебе. А будешь выступать, воеводства лишу, — решил подначить петуха Илья. — Вот только царем стану — и в рядовые.
— Меня? Дядьку Василисы? — Никита Авдеевич аж протрезвел от возмущения. Сердито толкнув крыльями пол, он принял вертикальное положение и вперил гневный взор в капитана.
— А почему бы и нет? Царская немилость — штука серьезная.
— Это да, — тяжело вздохнув, согласился петух, вспомнив, видать, что-то свое.
— Папа, давай я его съем! Он у Василисы самый вредный. — Центральная, облизнувшись, прицеливалась, как половчее схватить петуха, не задев при этом «папу».
— А почему ты? — возмутилась Левая. — Я, может, тоже хочу петушатинкой поужинать. Я, может, после того стада тифозного крошки во рту не имела.
— А меня забыли? — разозлилась Правая. — В конце концов, у нас демократия или нет? На троих делим. Чур, мне ножки… и гузку.
— Ох и ни хрена себе! А мне, значит, глотка костистая да крылья худосочные? — воинственно вскинулась Левая.
— Распределили, — ядовито прошипела Центральная, — все вкусненькое вам, а потроха вонючие мне.
— Это у меня вонючие? — вновь разозлился Никита Авдеевич.
— А это мы сейчас проверим, — посулила Центральная, широко разевая пасть. Судя по всему, делиться она ни с кем не собиралась и на этот раз.