Нет, все это ерунда. Не надо. Если бы такой разговор состоялся, как жить дальше? Как гвоздь забивать, как на копеечную работу в фирму идти? Вид Бога и прямой разговор с Ним нельзя выдержать. Оцепенеешь в тихом ужасе и жить больше не сможешь. А жить надо. Пока не знаешь истинного смысла, до тех пор и жизнь.
Между тем газеты, телевидение и радио пытались осознать сложившуюся ситуацию. Вскоре я с удивлением обнаружил оживленные «дискуссионные столы», «исповеди» и даже юмористические передачи на новую тему. Причем размышляли о новом положении вещей попивая вино, расслабляясь, то есть как ни в чем не бывало наслаждались жизнью. Какая-то девушка, которой буквально завтра умирать, обращалась накануне к миллионам телезрителей, прощаясь и неся околесицу о «доброте», «мире» и «всеобщей любви». А два известных юмориста кривлялись друг перед дружкой (и всей страной) в следующем духе: «Ты завтра что делаешь?» — «Завтра? Э-э… Сейчас посмотрю. Так-с… Нет, завтра не могу. Завтра мне умирать». (Смех за кадром.)
Лене о ее смерти я объявил как-то утром: не мог дольше носить в себе.
— Я знаю, когда тебя не станет! — сказал я бреясь.
— Узнал все-таки? — сказала она как-то зло. — Ну и когда?
— Через двенадцать лет.
— Так мало? — сказала Лена (она драила посуду на кухне). — Я ожидала больше.
— А я через шестнадцать! — крикнул я, чтоб она услышала.
Когда-то она уверяла, что не сможет жить, зная свой конец. Что-то теперь будет?
Я побрился и вышел. Лена ворожила над кастрюлей.
— Сходи за хлебом, если можешь, — сказала не отрываясь. — Дома ни куска.
Я озадаченно смотрел на нее.
— И позвони Марье Федоровне насчет Сони. — (У нашей дочери были проблемы с математикой.)
Я стоял в дверях и ожидал, что она еще чего-нибудь скажет. Но она продолжала что-то быстро бросать в кипящую воду.
— Ты еще здесь? — удивилась она, заметив, что я все еще торчу в дверях.
— Лен, — сказал я. — Я тебе сообщил такую новость, а ты…
— Ну что я? — Она вдруг бросила свою кастрюлю и с какой-то луковицей в руках уставилась на меня. — Что я? Что от этого меняется?
— Как это что?
— Что, жрать не надо? Жрать-то небось захотите?
— Но… — Я не знал, что и говорить.
— Или, может, Сонечка пусть двойки приносит за уравнения?
— Но мы же…
— Ну какая разница? Что сейчас об этом думать? Какой толк?
Я не верил своим ушам; молча повернулся и ушел. Нет, я не знал своей жены.
5
Интереснее всего, что мы больше не говорили с ней на эту тему, и ничего не изменилось, абсолютно ничего, даже ссорились, как и раньше, из-за пустяков. Лишь иногда я вспоминал, что, если верить этой проклятой «Книге», осталось нам… Это был какой-то дурной сон — знать точно свой конец и ничегошеньки не мочь изменить.