[916].
Западные исследователи деятельности Сталина единодушны в том, что решения, принятые на X съезде, создали, так сказать, институционально-правовую основу для укрепления в будущем его единоличной власти. И с этим мнением трудно спорить, поскольку оно в значительной мере соответствует реальным историческим фактам, а главное — весь процесс постепенного утверждения власти Сталина в партии служит тому убедительным подтверждением. Созвучны этим утверждениям и выводы относительно того, что решения X съезда партии ознаменовали коренной поворот в исторической эволюции самой большевистской партии. Упоминавшийся выше И. Дойчер, в частности, отмечает, что в этот период шли как бы два параллельных процесса: с одной стороны, прокламировались и осуществлялись реформы в сфере экономики, открывавшие простор частной инициативе. Эти меры носили далеко идущий характер. С другой стороны, шел процесс ужесточения политической диктатуры. Он констатирует: «На последних стадиях Гражданской войны оппозиционные партии, меньшевики и эсеры, были окончательно подавлены. Следующим шагом стало запрещение образования каких-либо оппозиционных групп внутри самой правящей партии. Не сознавая того, почти на ощупь, большевизм теперь достиг преддверия того, что позднее будет названо тоталитарным государством»[917].
Я не стану здесь вести дискуссию насчет правомерности применения к советской модели развития самого термина тоталитарное государство. Понятие это слишком широкое, многомерное и многоплановое, к тому же оно не имеет четко очерченных критериев и границ. Поэтому произвольное использование его в качестве своего рода ругательного ярлыка, а не строго научного понятия, может скорее затемнить проблему, чем раскрыть ее. В дальнейшем я остановлюсь на этом вопросе более подробно.
Подводя некоторые выводы, не рискуя впасть в ошибку, можно сказать, что всеобъемлющий кризис большевистского режима, достигший своей кульминационной фазы в 1921 году, со всей очевидностью обнажил тупиковый, по существу гибельный для власти путь дальнейшего проведения в жизнь политики военного коммунизма. Малейшие колебания и медлительность при принятии кардинально иного направления всего социально-экономического развития страны равносильны были добровольному политическому самоубийству. Но большевики не для того брали власть в октябре 1917 года и успешно выиграли Гражданскую войну, чтобы столь бесславно покинуть политическую арену. Они нашли в себе силы и решимость отказаться от принятых догм и в корне пересмотреть всю свою социально-политическую стратегию. НЭП поэтому стал спасением не только для страны в целом, но и для власти большевиков, которая висела на волоске. И такая констатация — отнюдь не преувеличение, если вспомнить приведенные выше оценки ситуации, принадлежащие Ленину. Для Сталина этот период явился уникальной школой большой общегосударственной политики. Может быть, впервые в своей карьере он столь реально осознал и глубоко понял, что в политической борьбе искусство отступать иногда во много раз важнее искусства наступать. Ибо в конечном счете обе эти ипостаси политики неразрывно связаны, и одинаково важно овладеть в совершенстве как первым методом, так и вторым.