И вдруг мальчик побежал. Это получилось само собой. Он почувствовал, что надо спешить, что если он опоздает, со старой лошадью что-то случится. Он уже не думал, где раздобыть денег на покупку лошади, куда поместить ее, что скажут родители. Он спешил, чтобы спасти старую лошадь, которая продается, а значит, никому не нужна и находится в беде.
Он бежал вдоль заборов, заваленных снегом, мимо спящих дач с закрытыми ставнями, мимо водоразборных колонок с ледяными бородами. Плакучие березки задевали его шапку серебристыми ветвями. А синяя тень где-то отстала, потерялась. Тяжелое дыхание заглушило хруст снега.
Наконец он добежал до дома, похожего на барак. На стене висела табличка: "113". Дом казался нежилым и заброшенным, и только слабый дымок над закоптелой трубой выдавал признаки жизни. Где лошадь?! Он обежал дом вокруг. Лошади не было видно. И не было рядом никакой сараюшки, где могла бы приютиться лошадь. Мальчик взбежал по скрипучим ступенькам на крыльцо, долго стучал, пока дверь открылась и на пороге показался окутанный паром старик в засаленной телогрейке.
- Где лошадь?
Старик выкатил на мальчика глаза с водянистыми прожилками, смахнул со щеки перышко от подушки и сказал:
- Нет лошади.
- Купили? - спросил мальчик и почувствовал, что опоздал.
- Пала, - сказал старик, - еще в конце октября пала.
- Как же так... - пробормотал мальчик, - как же так... пала?
Старик с любопытством посмотрел на него. Кашлянул. Почесал пятерней грудь.
- Все там будем, - безразлично сказал он и медленно закрыл дверь.
- Пала... - прошептал мальчик, глядя на закрытую дверь, и сердце его сжалось, словно он был виновен, не успел вовремя прийти на помощь. И она пала.
Обратно он шел по бесконечно долгой Красносадской улице.
У него замерзли и нос и подбородок. И он уже не мог согреть их о хлеб, потому что хлеб остыл, погас. Но мальчик крепко прижимал к пальто холодные кирпичики и горячо дышал на них, словно отдавал долг: сперва они согревали его, теперь он согревал хлеб своим дыханием.