— Совсем наоборот, — радостно откликнулся Петр. — Это пещера. Лен, тебе не холодно? Закрыть окно?
Жена не ответила, даже не пошевелилась. Она сидела так тихо, будто ее и вовсе в машине не было. Но, оглядываясь, я всякий раз встречал ее напряженный, грустный взгляд. Как будто она чувствовала… Нет — знала, что должно произойти.
Ехали долго. Я потерял счет склонам, на которые мы поднимались, с которых плавно съезжали. Помню только, что один раз дорогу перебежала линялая тощая белка. Петр коротко просигналил и пояснил:
— Они здесь почти непуганые, так и лезут под колеса. Тут и лоси есть. Ну, как вам дышится после Москвы?
И обернулся. Я — машинально — тоже. Елена упорно смотрела в окно, и в этот миг она, со своими рыжими короткими волосами, бледным лицом и застывшим темным взглядом, удивительно походила на белку, едва не попавшую нам под колеса. Только пуганую белку. Затравленную. В этот миг я впервые пожалел, что уговорил ее поехать. Что не имеет значения для мужчин, связанных многолетней дружбой, то может больно ранить женщину. Все, что угодно, — воспоминания, неосторожное слово, камешек, брызнувший из-под колес.
Петр остановил машину у серой бревенчатой постройки, ничем не огороженной. Я заметил, что к ней не подходили линии электропередачи, и в самом деле, света в домике не оказалось. Петр, едва войдя в сени, зажег керосинку, которую сразу нашел на ощупь. Медовое пламя широко вытянулось, побледнело и застыло, прикрытое закопченным стеклом.
— Вы не пугайтесь — у меня все тут есть. И печь, и скважина с артезианской водой, — говорил он, занося в комнату наши вещи. — Это уже я пробурил, а раньше приходилось ходить на родник, на гору лезть. Запасы сделал — могу не спускаться в город несколько месяцев. Это на зиму, когда занесет дороги. Есть рация на батарейках и приемник. Вот телевизора нет, не обижайтесь. Да он тут и ловить ничего не стал бы — вокруг горы!
Елена медленно, будто неохотно расстегивала куртку. Казалось, она его не слышит. За все время она ни разу не взглянула на Петра, не встретилась с ним взглядом. Села к столу, молча поела вареной картошки и тушеного мяса, молча выпила с нами рюмку водки за встречу. И поднялась наверх, в мансарду, стелить на ночь постель.
— Пойми, — говорил мне размякший от водки Петр. — Ничего человеку не нужно, никаких благ цивилизации. Стоит один раз понять, что все это мираж, шелуха — и уже ничего не нужно.
— И все же, здесь такая глушь, — упрямо твердил я. Что со мной случилось, водка ударила в голову? Или пронзительный воздух, пахнущий молодостью и нетронутым лесом? Или замкнутый взгляд жены? Я горячился: — Что ты здесь делаешь? Кого видишь? Тут поговорить не с кем!