Кто сражался с русским роком (Романов) - страница 2

На первую страницу
Плавает в морях Индокитая,
обгоняет камбалы косяк,
вдоль по Черноморской ковыляя,
окликая кошек и собак.
Оползнем пол-улицы как смыло.
Море стало ближе и черней.
Эта умерла, а та забыла.
И на рейде никаких огней.
* * *
Блошиный рынок в Одессе
топчется на интересе
самом прямом.
Спрашивай, что почем —
от чернильниц-непроливаек,
замков без ключей и гаек
с рассыпанным серебром
до сталинских бюстов, речей Хрущева,
крестов, бодхисатв… Чего еще вам?
Картину маслом? Рисунок пером?
Румынскую цацку, каску фрица,
виды Венеции, Биаррица,
машинку «Зингер», магнитофон
с бобинами… Акции всех времен.
За тысячу € купчихин сундук,
фотографий семейных пук —
все утонули, нет имен,
на лицах подводный свет…
А я купил не пустяк —
медальку, памятный знак:
дому Романовых 300 лет!
Здесь каждый найдет свое —
застиранное белье,
былье, которым все поросло,
не девушку, так весло…
* * *

Когда вхожу, крестясь, в чужой, наемный дом…

И.А. Бунин

Где Бунин жил, на улице Херсонской,
домок и перепродан, и спален
не большевистской властью фармазонской,
а незалежной владой сих времен…
Имперских дней волна шумней вздыхала,
кричал многоголосее привоз,
с осиплыми гудками от причала
шли пароходы, чтобы их встречала з
емля Исуса и еврейских слез.
И от подворий суетных с котомкой
к Господню Гробу, вышагав обет,
по хляби вод с молитвою негромкой
пускались барин и сермяжный дед.
Страсть отступилась. Умер Коля, сын…
Искристый след, вскипавший за кормою,
неуследим и разрывает синь,
вдали сливаясь с дымкой или тьмою
грядущего родимых палестин.
* * *
Притихший месяц похорон,
под небом прослезиться склонным
над всхолмьем, все еще зеленым,
рыжеющим со всех сторон.
Мешает ли церковный звон
трещащим и самовлюбленным
хозяйничать над скорбным склоном…
Там где сороки — нет ворон.
Пророчащие не поют.
Кто упокоен, тот у цели.
Но слабо верится, что тут,
где клены, вспыхнув, облетели,
пугавшиеся лишь простуд,
отговорили и отпели.
* * *
Когда я жил без телефона
в саду заснеженном, в тиши,
а гостю вслед бросал: «Пиши!» —
то, дожидаясь почтальона,
с утра точил карандаши.
И мне писали, отвечали,
сам воздух пел, многоголос
и чуток, как в большой мороз.
Перекликавшиеся дали
бумаге верили всерьез…
Но и с мобильником в кармане,
коммуникабелен вполне,
жду писем из Тмутаракани
и телеграмм из Колывани…
Кто жив — тот вспомнит обо мне!