Корнышев привлек ее к себе, и она выплакивала свое горе у него на груди. Горецкий стоял рядом, бросая на Катю хмурые и лишенные сочувствия взгляды. Катя плакала долго, никто не делал попытки ее успокоить, а когда она затихла, то вдруг обнаружила, что ее сжимает в своих объятиях Корнышев, и ей не сделалось неловко, а, напротив, было спокойно, тепло и как-то по-родственному уютно.
– Не сердитесь на меня за то, что я вас сюда привез, Катя, – тихо сказал Корнышев.
– Нет-нет, я, наоборот, вам благодарна!
Корнышев осторожно погладил Катю по волосам. Она затихла.
– Можем ехать, – сказал Корнышев. – У нас скоро самолет.
Они больше не путешествовали по просыпающимся улицам, а сразу отправились в Шереметьево. Город просыпался. Погасли фонари. На дорогах прибавилось машин. На улицах появились прохожие. Катя скользила окрест невидящим взглядом и думала о чем-то своем. Она молчала всю дорогу до самого Шереметьева и, даже когда машина остановилась, у Кати был такой вид, будто она не хотела выходить из машины. Но когда Корнышев ей сказал мягко: «Нам пора!», Катя послушно последовала за ним, будто Корнышев загипнотизировал ее и она целиком была в его власти.
Горецкий провожал их до зоны таможенного контроля. Когда Катя направилась к стойке, за которой сидел таможенник, Горецкий сказал Корнышеву:
– До встречи! Долго ты еще на Кипре проторчишь?
– Постараюсь в неделю уложиться.
– Ну-у-у, к этому времени я уже в Москву вернусь.
– Куда ты лыжи навострил? – спросил Корнышев.
– В Воронеж. Мать Алтынова дала согласие на эксгумацию. Будем ее Ванюшку выкапывать. Только нет там никакого Ванюши, я думаю.
– Я тоже так думаю, – кивнул Корнышев. – Кстати, мне сегодня ночью Катерина сказала, что у нее была соперница.
Горецкий посмотрел непонимающе.
– У Вани Алтынова в то самое время, когда он на Кипре к Кате клинья подбивал, здесь, в России, была девушка любимая. Звали ее Евгения. Больше пока никаких сведений. Ты порасспроси там мамашу Алтынова. Может быть, она про эту девчонку что-то знает. И Калюжного предупреди… Надо бы нам эту Евгению отработать.
– Евгения, – пробормотал Горецкий. – Женя…
* * *
Катя заснула в самолете. Она целые сутки пробыла на ногах, и эти сутки были наполнены таким количеством невероятных событий и впечатлений, какого иному человеку хватило бы на годы. Сил уже не оставалось, и Катя сдалась. Она спала, уронив голову на плечо Корнышеву, а он листал журнал, пил предложенный стюардессой сок, в какие-то моменты менял позу, усаживаясь поудобнее, – Катя никак на это не реагировала и даже ни разу не открыла глаза.