Метрах в ста пятидесяти от расположения роты тянулась длинная полоса джунглей. В просветах между кокосовыми пальмами, сквозь дымящуюся, прохладную завесу тропического дождя она казалась сплошной стеной. Плотная, массивная, в три метра высотой, она простиралась до предгорья; возможно, она покрывала древний поток лавы, извергнутой столетия назад каким-то вулканом, образовавшим это плато с плоской вершиной; можно было взобраться по крутому склону на вершину и выйти на твердую поверхность, по крайней мере, такую же твердую, как влажная земля, на которой находился район расположения роты. Почти невидимая сквозь дождь, вершина маячила там, чуждая и величественная.
Солдаты упорно трудились, разбивая лагерь в кокосовой роще. Дождь падал строго вертикально, не колеблемый ветром. Метрах в четырехстах отсюда сквозь пелену дождя виднелось солнце, ярко освещающее бесконечные кокосовые рощи. А здесь дождь лил как из ведра — большими, крупными каплями, такими частыми, что казалось, будто с неба упала сплошная завеса воды. Все, что не успели накрыть, за несколько секунд промокло насквозь. За несколько минут дождь затопил весь участок. О плащах нечего было и думать — такой дождь промочил бы их тут же. Промокшие до костей, измотанные переходом солдаты третьей роты топали по участку, превращая его в море жидкой грязи, и делали все что нужно для устройства лагеря. Выбора у них не было.
На душе было так мерзко и так скверно, что все это вдруг вылилось в какое-то судорожное, бурное веселье. Правда, веселье это было притворным и жалким, потому что люди не могли забыть мертвых, умирающих и раненых во время воздушного налета, и, может быть, именно поэтому паясничанье и хохот дошли до высшей точки, граничащей с истерикой. Некоторые менее осмотрительные солдаты, забыв, что даже рабочую одежду надо стирать, садились в грязь и скользили по ней, как ребятишки по снегу. Однако все это в конечном счете не ослабило ту мучительную напряженность, в которой пребывала рота. Веселье замерло, а волнение осталось. Весь этот рев, хохот и катанье по грязи нисколько его не уменьшили. А дождь не переставал.
В кухонной палатке, которую только устанавливали, когда пошел дождь, Сторм, отчаянно ругаясь, пытался разжечь огонь в полевых кухнях отсыревшими спичками. Сухих спичек ни у кого не было, а ведь если ему не удастся разжечь кухни, вечером не будет горячей пищи. Но Сторм твердо решил, что ужин будет. Наконец ему удалось развести огонь с помощью взятой у кого-то зажигалки, хотя это и было рискованно: он знал, что может довольно серьезно обжечь руку. Так и вышло. Обернув руку полотенцем и приказав просушить спички над горящей печкой, он, превозмогая боль, продолжал работать, гордясь собой значительно больше, чем посмел бы признаться вслух. Он покажет этим бездельникам, кто их кормит! Никто и никогда еще не смел сказать, что Сторм не накормил своих ребят.