Файф испытывал такую глубокую депрессию, какой никогда прежде не знал. Из-за внезапно навалившегося чувства полной неспособности совладать с собой он не мог даже поднять веки. Особенно пугала его полная беспомощность. Он не мог даже содержать в чистоте свои папки, и сам был мокрый и ужасно грязный. Пальцы хлюпали в мокрых носках, и не было ни охоты, ни сил их сменить. Москиты роем кружились в темноте и жалили лицо, шею, руки, но Файф даже не пытался их отогнать. Он застыл в темноте, сознательно растравляя себя мыслью о неведомой будущей смерти, и самой мучительной была мысль о том, что в конце концов придется снова двигаться.
Отчаяние Файфа отчасти объяснялось тем, что он не пошел с другими в джунгли, когда его приглашал Долл. Если бы он пошел с ними, то вполне возможно, что штык нашел бы он, а не Долл. Файфу казалось, что он вечно упускает все интересное просто потому, что не может заранее сказать, что это будет. Он уклонился от прогулки в джунгли под предлогом, что может понадобиться Уэлшу. На самом деле ему не хватало смелости, и он был слишком ленив. Поэтому он не только упустил возможность найти штык, но и не присутствовал при невероятном подвиге Большого Куина, который стал темой всех разговоров после возвращения солдат из джунглей.
Файф обратился было к своему старому другу Беллу, который ходил в джунгли и все видел, надеясь узнать подробности из первых рук. Но Белл только поглядел на него пустыми глазами, как будто не был с ним знаком, пробормотал что-то невразумительное и ушел. Файфу стало обидно, что Белл так ведет себя после всего того, что, по его мнению, он для него сделал.
Что касается всех остальных, то это была единственная тема для разговоров. Перед тем как столь внезапно наступила темнота, даже все офицеры, которые околачивались в палатке для канцелярии роты, словно это был их клуб, обсуждали эту тему. А когда наконец зажгли затененный фонарь, разговор продолжался по-прежнему.
— Черт тебя побери, Файф! — грубо заорал Уэлш, как только зажгли свет. — Я велел тебе прийти сюда и помочь мне, а ты сидишь тут и бездельничаешь. Принимайся за работу!
— Слушаюсь, сержант, — бесстрастно сказал Файф, но не пошевелился и не поднял глаза.
Уэлш бросил на него пронзительный взгляд с другого конца палатки. Через табачный дым и возобновившийся шум голосов Файф почувствовал этот взгляд и приготовился выслушать очередную тираду. Но тут, как ни странно, Уэлш, не говоря ни слова, повернулся к фонарю. Файф продолжал сидеть, благодарный ему, но его заляпанная грязью душа настолько оцепенела, что он не мог больше ни о чем думать и только прислушивался к разговорам офицеров о Большом Куине и его подвиге.