Еще в двадцатые годы нашего века бытовые условия команды на многих грузовых судах были, мягко выражаясь, весьма скромными. В одной морской повести тех времен говорится:
«На топчане не было ни матраца, ни соломенного тюфяка, ни подушки, ни одеяла, ни простыни. Ничего. Только голые, источенные червями доски. Но даже и это скудное ложе было предельно узким: ни одного лишнего миллиметра.
На иных топчанах валялись какие-то лохмотья и старые рваные мешки. Подушками служили измочаленные от старости снасти. Строитель судна был, должно быть, отменно расчетливым человеком. Он учел, что на судне треть экипажа всегда на вахте. В ширину пространство между топчанами едва ли превышало полметра, так что каждый раз при одевании возникала отчаянная сутолока. Жилье освещалось закопченной керосиновой лампой. В углу рядом с обеденным столом стояло старое продавленное ведро, из которого постоянно сочилась какая-то жижа. Оно одно успешно совмещало все функции: служило лоханью для стирки, ванной для купания, бачком для огрызков. Служило оно и еще для кое-каких целей…
Еду приносили в кубрик в двух больших помятых, скользких от жира жестяных мисках. Жиденький гороховый суп, картошка в мундире и, сверх всего, горячая, а то и чуть теплая бурая вода в облупившемся эмалированном кувшине. Бурая вода носила название: чай».
Разумеется, и в двадцатые годы были уже суда, условия на которых были достойны человека. Однако большинство капиталистических судовладельческих компаний до сих пор не отказывается от наживы не только за счет эксплуатации труда обслуживающего персонала, но и за счет «экономного» обеспечения его пищей и жильем. Во время всемирного экономического кризиса, когда множество моряков шаталось по портам в поисках работы, заработная плата их понизилась до смехотворной цифры.
Но даже тогда доля моряка была все же лучше, чем в годы, предшествующие первой мировой войне, не говоря уже о таких отдаленных временах, как XVI, XVIII вв. Один мекленбуржец, живший в конце прошлого века, рассказывал: «Мне было 14 лет, когда я пришел на море. Побоев мне доставалось больше, чем еды. Шкипер наш был известен под кличкой «Мекленбургская свинья». От голода мы, юнги, съели свой сухарный аварийный запас. За это капитан удержал с нас при расчете деньги. В два часа ночи — подъем. Палубу скатить, картошку почистить. В понедельник — горох, во вторник — бобы, в среду — каша, а потом — опять все сначала. И ни единой на судне душе ни малейшей заботы о профессиональном обучении нашего брата!»