После массовой молитвы, наплывавшей валом на эти древние камни и равной им по силе, голоса ораторов на митинге кажутся каким-то бледным, чересчур земным усилием. Орман их и не слышит. Лишь краем глаза замечает Цигеля, который как-то смешно, явно кого-то напоминая, энергично размахивает рукой. Руке этой, неожиданно короткопалой и сжатой в кулак, явно не хватает ленинской кепки или хотя бы ермолки, но и ее-то странно видеть на голове оратора.
Стараясь сдержать слезы, Орман думает в эти минуты о том, что кантовские категорические императивы воистину непостижимы.
Идея еврейского Бога заразительна.
Радость евреев, уверенных, что они несут народам «благую весть», самоубийственна, но неотменима.
Вестников убивают, ибо каждый социум хочет сам быть вестником. В конце концов, мы справедливо жаждем разобраться в Истории, называемой Джойсом «сном пьяного трактирщика Ирвикера», ищем тенденции, в надежде и здесь найти категорические императивы, чтобы снова уткнуться в Стену непостижимости.
Остается вкладывать записочки в эту Стену, что, в общем-то, не так глупо, даже если время от времени их выбрасывают.
Важен мгновенный контакт с Непостижимым – и потому спасающим – Высшим началом.
Авторское право на идею Бога принадлежит евреям, но автор никогда не знает, куда разовьется его идея. Евреи же более двух тысяч лет назад изначально знавали этот жестокий феномен, и потому считали день перевода Торы, дарованной Моисею Богом на горе Синай, на греческий язык в Александрии, не менее черным днем, чем день разрушения Первого Храма Навуходоносором. Потому и возникло устное Учение, передаваемое из уст в уста, от отца к сыну, чтобы не стать достоянием чужака или врага.
Камни этой Стены пропитаны не слезами, а кровью, ибо на них были отрублены миллионы еврейских голов. Все это было известно, но пророчество на то и дано, чтобы к нему не прислушиваться.
Оселок, на котором точили ножи и топоры на евреев, один и тот же: «кто был никем – тот станет всем». Что с того, что идея социальной революции, уничтожив миллионы безвинных, потерпела крах, корни-то еще шевелятся: массы жаждут идей. Но вот же, есть идеи и миры, которые обречены на вечный интерес читающего, слушающего, живущего.
Таков мир еврейского Священного писания, такова эта Стена.
«…Мы требуем от Советского правительства, подписавшего декларацию прав человека, дать возможность евреям воссоединиться со своими братьями, своим народом, своей страной…» – голос очередного оратора словно выбивает пробки из ушей Ормана, и мысли его принимают иное направление.