Я не помнил, как меня вели дома и улицы, очнулся только в своей каморке. Нет, у меня уже не каморка: просторная комната для меня, поменьше для двух слуг. Лавка жалобно застонала, я обрушился, как подстреленный лось, но все равно крутился на ней, как уж на горячей сковороде, и встал до того, как лавка рассыпалась. Сердце стучит учащенно, будто бежал по эскалатору, кровь гремит в черепе, в груди стремительно разрастается щемящее чувство острой потери.
Через зарешеченное пространство виден двор, снующая челядь. Молоденькие девушки, сочные, пышные, быстро поспевающие, готовые для употребления. Я и раньше мог любую, а сейчас, когда возведен в рыцари, даже знатные дамы…
Ну почему, почему меня шарахнула эта дурь, над которой высокомерно смеялись еще подростками, прекрасно понимая свое преимущество над тупыми ромео, тристанами и прочими ростанами, что не знали вседозволенности секса, не знали половой техники, не знали презервативов и прочих противозачаточных средств?
Почему я смотрю во двор, где шмыгают эти спелые простолюдинки… да иногда и дочь знатного сеньора важно прошествует в сопровождении слуг, и вижу только ее лицо, ее глаза, ее губы? Я ведь знаю же, что и она такая же, как и все, знаю, что у нее между ног, знаю, что она делает со своим мужем… что он делает с нею…
Ярость ударила в голову с такой силой, что я зарычал, схватил меч и бросился к двери. Прогремели ступеньки, я сбежал во двор. Холодный воздух наступающей ночи охладил лоб, я выбросил в сторону левую руку, пальцы ухватились за что-то, я сжал их и не разжимал. Грудь быстро и часто вздымалась, я дышал часто, с хрипами, с надрывом.
Вокруг меня образовалось чистое пространство. От множества фонарей бегут косматые тени, но в освещенном красным светом круге пусто. Испуганные голоса доносятся сквозь грохот жерновов из черноты:
– Что с ним?..
– Бесноватый, грят…
– Это который с Ланселотом…
– Братья, отойдите от греха…
– Да, сбегайте за лекарем. Если он кинется, то сетью его. Или на копья…
Я несколько раз глубоко вздохнул, гипервентилируя легкие, а теперь – насыщенную кислородом кровь – в мозг, в мышцы, взять себя в руки, это мы все знаем, нет хуже для человека моего времени стоять вот так под брезгливыми взглядами толпы…
Из темноты выступила фигура в надвинутом на глаза капюшоне. Монах двигался неслышно и ровно, словно плыл над землей, меня на миг охватило чувство нереальности. Голос из-под капюшона раздался звучный и участливый:
– Сын мой, тебе плохо?
– Спасибо, – прошептал я, – уже справился…
По толпе прокатился вздох облегчения. Монах кивнул, сказал: