Пахомов всматривался в тайгу, забитую гнилью, сушняком, упавшими мертвыми деревьями. Миллионы, миллиарды кубометров... О, он знал, он ходил в тайге когда-то.
Здесь рождались лесные пожары, огромные, почти необоримые. И горела тайга месяцами, и на всю Сибирь ложился жидкий дымный покров.
И сейчас впереди их машин, гигантских многоногих гусениц, тайга была старая и обомшелая. Она грозила стволами, направляя их в глаза. Но сзади тайга оставалась парком - чистеньким и прозрачным. Деревья - одно к одному. Среди них, видный далеко и ясно, пробегал лосище, бурый и такой лохматый, что его хотелось поймать и стричь ножницами.
Зеленый, прозрачный лес...
- Как вы это делаете? - спросил Пахомов. - Не понимаю.
Орефьеву это понравилось. Сначала он решил, что художник понимает уж слишком много, и ему было несколько не по себе.
А вот таким, непонимающим, художник ему определенно нравился.
Он хотел толкнуть его локтем, но остерегся.
- Видишь ли, - заорал Орефьев, - раньше мы рубили деревья под корешок, ну и пилили на доски. Пропадало много - сучья, щепки, опилки, кора.
Потом стали прессовать отходы в плиты. А теперь за лес взялась химия! Строевой лес почти не трогаем - бережем, а вот ерунда, всякая дрянь растительная пошла в ход. В ход, говорю, пошла! Ездим вот на таких штуках и утилизируем все на месте, сразу... Это самоходная фабрика, - он постучал кулаком по рулю. - Как получается? Машина выбирает поврежденную древесину сама. Часть перегоняет на древесный сахар для скота, часть - на спирт и прочее. Но главное - это целлюлоза, на месте, сразу! И понимаешь, лес выгоден и такой...
Он обернулся взглянуть на произведенное впечатление, но художника не было: сиденье пусто, дверь закрыта. Орефьев разинул рот от крайнего изумления и чуть не наехал на сосну.
И рявкнул:
- Куда прешь?! - Машина повернула в сторону.
Притормозив, он вгляделся, но лес был пуст, и художника нигде не было.
- Ну и ну, - сказал Орефьев, почесывая затылок.
Пахомов четвертый
Он смотрел из-под ладони. Щурился.
Городок вздувался радужным пузырем от самого леса - от влажных блестящих мхов, от худосочных сосен.
Пахомов глядел упорно, стараясь перекинуть мостик от городка к ранее виденному, и не мог.
К нему подошел старичок с корзинкой и белой палочкой. В корзине грибы. Он поздоровался.
- Белянки, - похвастал старичок. - И ни одного червя.
- Быть того не может, - сказал, не оборачиваясь, Пахомов.
- Ни одного. Чего я здесь, в Эвенкии, не видел, так это червивых грибов. Нет их. Черви - народ нежный.
- Черви - народ, - пробормотал художник. - Скажите, папаша... Я здесь бывал зимой, лет двенадцать назад. На оленях, с экспедицией. Один наш замерз, хоронили мы его здесь. Это Виви?