— Скоро в Париж в рядах главных сил армии вернется Арно, — говорила Жанна. — Не сомневаюсь, что, как только он встретится с вами, не преминет рассказать вам о короле и королеве, ведь он стал одним из близких им людей. Они поручали ему важные миссии в Египте, которые он успешно выполнил, что упрочило его положение при дворе. Уважение, которое он всегда к вам питал, поддержанное мной, если это понадобится, его рекомендация позволят вам занять положение, принадлежащее вам по праву.
— Я люблю слушать, как вы с таким прекрасным пылом говорите о моем таланте, мадемуазель! Вы единственная верите в меня, единственная, поддерживающая мое мужество. И верьте мне, я в этом очень нуждаюсь! К сожалению, я неудачлив и упрям. Вы же знаете, какие бы трудности ни встали передо мной, я полон решимости делать свое дело, как люди строят храм, не считаясь ни с тяжестью труда, ни со временем. Я посвящу этому свою жизнь. Посмотрим, удастся ли мне довести свой проект до конца, завершить его, но я чувствую в себе потребность работать над ним, необходимость творить. Я могу столько сказать, столько выразить! Профессия менестреля меня больше не удовлетворяет. Она лишь способ зарабатывать кусок хлеба; я хочу писать драмы, сказания, фаблио[2], лирические поэмы, грустные песни, сатирические произведения, оды Богоматери.
Он взял несколько аккордов на вьели[3], с которой никогда не расставался, стал напевать вполголоса, подбирая мелодию, и запел, импровизируя, низким голосом.
Откинувшись на подушки, Жанна слушала его, не переставая то заплетать, то расплетать по привычке, сохранившейся с детства, обе черные косы, обрамлявшие ее лицо, очень похожее на материнское. Крупнее Матильды, с такими же черными волосами, чистой кожей, с красивым разрезом глаз, более мягких благодаря менее выраженному синему цвету, сравнимому с небом Иль-де-Франса весенним утром, скорее красивая, чем хорошенькая, она сохраняла даже сейчас, когда ею овладела какая-то истома, сдержанность, оставшуюся с нею навсегда. Несмотря на свой восторженный характер, на приверженность к некоторым взглядам и проблемам, на пыл, с которым она участвовала в спорах, в ней всегда чувствовалась неуловимая холодность, часто не позволявшая досужим молодым людям отпускать слишком легкомысленные шутки по ее адресу, когда она проходила по улице.
— Вы меня наводите на мысль о прекрасной розе, присыпанной инеем, — говорил ей поэт. — К вам не осмеливаются прикоснуться, опасаясь этого белого убора.
— Но я вовсе не ледяная, дружок, верьте мне! В моей груди бьется очень горячее сердце!