В то время каждый уголок Бари дышал унижением и печалью. Война пощадила центр города, но гавань была разодрана в клочья взрывом судна союзников, полного снарядов. Старинные дворцы, изношенные временем, выглядели почти как дома бедноты в старых кварталах. Высохшая под солнцем грязь становилась пылью, а когда шел дождь, он смешивал пыль с содержимым напрочь испорченной канализации и покрывал улицы скользкой грязью. Обрывки телефонных проводов, протянутые на самых длинных стенах города под выцветшими изречениями Муссолини, подчеркивали гротескность последних. Итальянцы, с которыми солдатам союзников еще не разрешалось брататься, были похожи на призраков. На площади театра Петрудзелли длинная очередь экипажей ожидала клиентов. Костлявые лошади спали стоя, их уши торчали из дыр, проделанных в помятых соломенных шляпах. Они выглядели такими же несчастными, как их кучера. Только в полях, где союзники прятали среди олив оружие и повозки под маскировочным камуфляжем, древний народ Пульи, сменивший несколько месяцев назад фашистский режим на иностранную оккупацию, мог сохранять какое-то достоинство. С этими угрюмыми и замкнутыми людьми, диалекта которых я не понимал, мы, военные, никакого контакта не имели. Повара, готовившие нам пищу, женщины, убиравшие помещения, немногие чиновники, знавшие английский в достаточной мере, чтобы вести дела, связанные с газом, бойней, телефоном и пристанью, — все они были беженцами. Они пришли со всех сторон: северные итальянцы, югославские монархисты, бежавшие от коммунистов Тито, югославские партизаны, пришедшие в Бари, чтобы получить пищу и залечить раны и болезни, греки и албанцы, которые пересекли Адриатику, перевозя на судах людей, животных и взрывчатку.
У каждой из этих групп была своя внутренняя и внешняя иерархия, созданная меняющимися ситуациями войны, несчастьями и ненавистью. Евреи находились ступенькой выше итальянцев, партизаны — над солдатами развалившихся королевских армий Италии, Греции и Югославии, а британские офицеры чувствовали себя выше любого министра временного итальянского правительства. И повсюду — люди, которые, приехав на шатких телегах, на трясущихся трехколесных велосипедах, а некоторые — на автомобилях, которые работали на газе, торговали на черном рынке всем и вся — от женщин до валюты, от мыла до оружия. Их можно было найти где угодно, с разрешением или без, посреди военных лагерей и в офисах, где они предлагали клиенту использовать свое реальное или вымышленное влияние. Поголовно презираемые и подвергающие опасности всех и каждого, эти деятели черного рынка представляли собой новые каналы энергии людей, которые утратили структуры традиционной власти. Все и вся тонуло в массе солдат, пришедших из-за океана и опьяневших от завоевания старой Европы.