, находился, высланный англичанами, в тысяче миль отсюда. Потом он присоединился к немцам. Высылка из страны немецких и итальянских агентов в момент начала войны и изменение поведения многих арабских правительств по отношению к Великобритании в результате конфликта и присутствия сильной армии положили конец всем сопровождавшимся насилием выступлениям против мандатной администрации. Мне никогда не случалось сталкиваться с арабской враждебностью, и я всегда удивлялся любезности, с которой люди в Яффе отвечали на мои вопросы на скверном английском о том, как пройти куда-нибудь или где найти магазин, торгующий моими любимыми восточными сладостями. И все же мне дышалось спокойнее, когда я видел за углом полицейского или другого еврея, идущего, как и я, по улицам этого города, для которого Тель-Авив в течение долгих лет оставался всего лить еврейским жилым кварталом.
Совсем другое впечатление производили арабы, которые проходили мимо школьных ворот или заходили внутрь, чтобы предложить свои товары или услуги. Это были крестьяне и бедуины, и в моих глазах они казались впечатляюще огромными. Ночью, когда я дежурил, сперва вооруженный дубинкой, а потом тяжелой винтовкой «энфилд», снабженной всего лишь десятью патронами, я наблюдал, как эти арабы, поодиночке или группами, двигались в Иерусалим по дороге, которая проходила перед самой школой. Пешком, верхом на лошадях или ослах, впереди женщин, которые следовали за ними с тюками на головах и сопливыми детьми на спинах, они выглядели таинственными, недоступными фигурами, словно высеченными на фоне пейзажа восточной нищеты и истощения. Их приближение было слышно издалека в тишине ночи. Я смотрел, как они гуськом проходили мимо меня приглушенными шагами, не оглядываясь в мою сторону, осведомленные о моем присутствии, но ведущие себя так, как будто меня не существует. Серебристо-черные полосатые кафтаны, которые мужчины носили с поясом, мешковатые турецкие шаровары, подвязанные у щиколоток, кефии[72] придавали им благородный вид, которого явно недоставало евреям, в особенности недавним иммигрантам. В противоположность униженным арабским торговцам, которых я видел сидящими в своих магазинах в Яффе — некоторые выглядели особенно вульгарно из-за безвкусной смеси восточной и западной одежды, — эти крестьяне, в особенности бедуины, вели себя, как принцы. Я завидовал их лошадям, на которых мне хотелось бы скакать, их образу жизни, который казался мне преисполненным гармонии и романтики, их очевидной непроницаемости для чужих влияний. Разумеется, все это было лишь чистой фантазией, основанной на моем полном невежестве, незнании их языка и отсутствии контакта с ними. И все же я испытывал к ним чувство благодарности за их верность самим себе.