— Я очень больно тебе сделала?
— Не больнее, чем этой машине…
— Я бы не сказала, что ты очень бесчувственный.
— Рабы не имеют права на чувства сильнее голода. А мы с тобой — клейменые рабы. Любовь, ревность — это теперь не для нас.
— Я сделаю аборт. Я слишком много пила этим летом.
— Если ты решилась на это, то надо было делать в Вене.
— Исключено!
— В Вене это сделали бы на европейском уровне.
— Ты плохо читал условия контракта. Мы не имеем права обращаться ни в какие иные клиники, кроме врачей Гербария в Засенежье.
— А как он узнает, если вся операция длится час-другой?..
— Разве он тебе не говорил, что если кто-то попытается вытащить у нас эти штучки, — она постучала пальцем под левой грудью, — то это сразу конец?
— Поставлены на неизвлекаемость. Как мины.
— Наверное…
— Ты скажешь шефу про колесо?
— Нет.
— Ты должен сказать. Иначе все это может повториться и вовсе не столь удачно для нас. Леон тебя ненавидит.
— Уж в этом-то я никогда не сомневался.
— Ты должен расставить все точки над «i».
— Я скажу только то, что было — отскочило колесо. Без выводов. Пока что у меня нет никаких прямых улик.
— Я сама ему скажу!
— Как хочешь.
До самого дома ехали молча. Слушали «Радио-один», программу «Ретро», песни из предыдущих трех жизней Еремеева.
Светит незнакомая звезда,
Снова мы оторваны от дома…
Боже, неужели это уже ретро, архив?
Поднялись на двадцатый этаж. В квартире надрывался телефон. Карина сняла трубку и тут же передала ее Еремееву.
— Олег? Срочно приезжайте ко мне! — голос Германа Бариевича был очень взволнован. — Запишите адрес: улица Солянка, дом…
Дом этот — серую многоэтажную громадину, выстроенную Союзом русских купцов из сборного железобетона в начале века, Еремеев хорошо знал, так как в примыкающем к нему Мало-Ивановском монастыре находилась Высшая школа МВД. Он легко нашел парадный подъезд дома, украшенный летящими лепными богинями с венками и фанфарами в руках, вошел в кабину старинного лифта с полированной скамеечкой и бронзовыми кнопками. Панель красного дерева со следами бывшего там когда-то зеркала перечеркивала броская надпись, жирно начертанная черным маркером: «Welcome to hell!» («Добро пожаловать в ад!»). Изучая эмблемы рок-групп, испещрявшие стены, потолок и даже скамеечку кабины, Еремеев доехал до пятого этажа.
Дверь открыл ему Леонкавалло и молча повел к шефу.
Это была бывшая семикомнатная коммуналка (до революции обычные адвокатские ли, докторские или инженерские апартаменты), расселенная и выкупленная всемогущим Германом Бариевичем. Правда, сейчас, встревоженный, подавленный и даже жалкий, он не производил впечатление всевластного босса.