— Мама…
— Спи, моя хорошая, — беззвучно прошептала Лаура, проведя ладонью по светлым, рассыпанным на подушке волосам дочери, хотя между ними не было сказано ни слова.
— Марис заснул?
С его кровати доносилось ровное сопение. Наверное, опять согнулся в три погибели — с таким шумом дышит. Иной раз уткнется головой в подушку, прямо задыхается, а проснуться не может, до того сон крепкий. Лаура подошла взглянуть: так и есть. Повернула его на спину и укрыла — мальчик даже не заворчал, дыхание стало спокойное, почти неслышное.
— Потуши, деточка, свет.
— Ты хочешь уйти?
— Мне рано вставать, ты знаешь, я еду в город.
Лаура подумала — Зайга могла попросить привезти ей какой-нибудь пустяк, но та не попросила, а только, как показалось Лауре, вздохнула.
Свет потух.
— Спокойной ночи, дружок.
— Мне будет скучно.
— Когда, доченька?
— Завтра.
— Почитай… или порисуй. У тебя еще есть бумага?
— Ага. Но ты только скорее, ладно?
— Постараюсь. Хотя нам завтра сидеть долго.
Какое-то время слышалось только дыхание.
— Я тебе нарисую что-нибудь. Хочешь?
— Хочу.
— А что нарисовать?
— Мне все равно, дружок. Хотя бы цветок… или что-нибудь еще.
— Я нарисую снег. Белый такой, теплый снег.
— Что ты, дружок, разве снег теплый? Он бы тогда растаял. Ты, наверно, такой снег видела во сне.
— Не-ет. Снег, когда падает, теплый. Только люди не замечают.
— Кто же тогда замечает?
— Деревья и камни… и дома.
Голос в темноте звучал сонно и нежно.
«Где я это слышала?» — копалась в памяти Лаура и вдруг вспомнила: Рич!
Это было в тот день, когда они ехали из больницы с малышом и в пути застрял их «виллис». Запоздавший в ту зиму снег, будто наверстывая упущенное, валом валил с низкого, клубящегося неба, повисшего на дымовых трубах и елях. Все оделось, окуталось белизной, и Рич сказал, что, глядя на этот снег, чувствуешь тепло. Веселый, раскрасневшийся, он прямо не мог усидеть на месте, все рвался куда-то, суетился и, когда машина застряла, скорее обрадовался, чем огорчился. Копал снег с охотой, постепенно сам покрываясь снегом, и никак не хотел отдать лопату, они с Глауданом тянули ее каждый к себе; было так смешно, что взрослые мужчины, как дети, чуть не дерутся из-за лопаты, а малыш тем временем проснулся, заплакал, и невозможно было его успокоить, и Глаудан сказал: «Настойчивый ты, не хуже мальчонки!» — или что-то в этом роде. Рич глядел сквозь стекло, не решаясь открыть дверцу, чтобы не простудить Мариса, у которого имени еще не было, и снег таял на его смеющемся, разгоряченном лице…
— О чем ты думаешь, мама?
— Да так, детка…
Что из всего этого она могла рассказать дочери? Ведь ничего, в сущности, тогда не произошло… ничего особенного, просто это были светлые минуты в ее жизни, другому их не понять. Качели судьбы вознесли ее ввысь, к вершинам деревьев, и снова понесли вниз, к обыденности, к будням.