Теперь за происходящим наблюдало множество глаз, однако не впрямую, а украдкой. Задыхающееся гыканье послышалось из-за камбузной трубы - кто-то там не смог сдержать веселья.
Старший офицер бешено оглянулся. Глаза его сверкали, зачес на лысине под свежим ветром поднялся наподобие петушиного гребешка. А Смолка чувствовала всеобщее внимание и старалась вовсю: пучила губы, кривлялась, а когда стала махать фуражкой и кланяться (Бог знает, где она этому научилась), по кораблю прокатился истерический хохот.
- Соловейко, скотина! Твоя обезьяна? - заорал Дракин, наконец, найдя, на кого обрушить свою ярость. - Еще регочешь? Поймать и утопить тварюгу!
Он подлетел к моему соседу, схватил его за ворот блузы и с размаху, хлестко, принялся лупить стеком по голове.
Соловейко стоял, вытянув руки по швам. Голос матроса был ровен:
- Ваше благородие… - Удар. - Осмелюсь доложить… - Еще удар. - Мартын не мой, обчественный. - Удар. - Капитан дозволили… - Удар. - Нельзя топить… - Удар. - А реготал я от радости. Потому для матроса поход - завсегда радость.
Я стоял совсем близко и видел, как на лбу, на щеках от ударов ложатся красные полосы. У меня перехватило дыхание. Кулачные бои мне видеть случалось, доводилось раздавать и получать удары, но чтобы один взрослый человек вот так лупцевал другого, а тот лишь тянулся в струнку, я никогда не видывал. Это было пострашней любого, самого кровавого уличного мордобоя.
Вдруг старший офицер опустил руку и спрятал стек за спину.
- Гляди мне, сукин сын, - тихо сказал он. - Я из тебя наглость вышибу! Марш с палубы!
Я не сразу понял, почему прекратилось избиение, но потом увидел, что на мостике по лестнице поднимается капитан. Во рту у него, как прежде, торчала незажженная сигара, но вместо белого мундира командир надел темную тужурку.
Дреккен отступил за мачту - не хотел, чтобы начальник увидел его без головного убора. Красные от ярости глаза остановились на мне.
- Юнга! Отобрать фуражку! Доставить мне! Живо!
Нижнюю часть вантов я преодолел резво - чтоб оказаться подальше от стека. Довольно быстро вскарабкал ся до первой перекладины (по-морскому - фок-рея), где только что сидела Смолка. Но она не далась мне в руки, а полезла выше.
И тут я посмотрел вниз.
Мне казалось, что я поднялся совсем невысоко, однако сверху всё выглядело иначе. Палуба сжалась, по обе ее стороны качалось и пенилось море. Шаталась и мачта, а вместе с нею я. Мне почудилось, что корабль живой и что он хочет любой ценой скинуть меня, как норовистая лошадь. Я зажмурился, вцепился в канаты и не мог пошевелиться.