На некоторое время в помещении наступила неловкая тишина, затем важный сановник почмокал сочными губами и раздумчиво сказал:
— Если говорить о Российской империи, то в отличие от европейцев народ этой страны до сих пор находится в летаргическом сне, оглушенный игом татаро-монгольских орд, накрывшим его шесть столетий назад. Французам и другим нашим соседям здорово повезло, потому что Европу эти дикие племена зацепили только по касательной. Зато примерно за тысячу лет до Чингисхана нас завоевали римские цезари, поддерживаемые железными когортами своих легионеров. Но в отличие от монголов, принесших в Россию азиатскую тьму и бескультурье, Римская империя даровала нам демократию. И в этом заключается весьма существенная разница, — он сложил руки перед собой и добавил: — Ну что же, дорогой мой Буало, каждый волен распоряжаться своей судьбой по собственному усмотрению.
Стало слышно, как хозяин кабинета усердно засопел, пытаясь осмыслить сказанное племянником. Он не переживал за Буало и был уверен в его способностях. Герцог и сам занялся делами весьма поздно, до зрелого возраста находясь на обеспечении родителей, получавших доходы с крепкого родового имения, состоявшего из нескольких деревень. И сейчас он искал лишь повод, способный заинтересовать молодого повесу и оторвать его от бесцельного времяпрепровождения.
Судя по хитроватой улыбке, изредка появлявшейся на его губах, можно было предположить и нечто более интересное, например, сговор между ним и братом в отношении дальнейшей судьбы Буало, давно уже вошедшего в пору зрелости. Если дело было поставлено так, то приобретал совершенно другой оттенок и вызов племянника из Парижа на закрепление помолвки, объявленной много лет назад между потомком галльских рыцарей Огня и Меча, наследником древнего дворянского рода Ростиньяк и принцессой голубых кровей, прекрасной мадемуазель Сильвией д'Эстель, имевшей родственные связи с некоторыми коронованными особами Европы. Тогда все становилось на привычные места, потому что было в духе принципов всей семьи.
Между тем племянник продолжал внимательно осматривать кабинет, в котором не был несколько лет. Все здесь оставалось по-прежнему, если не считать обюссонского ковра, разместившегося на стене позади дядиного кресла, и того, что картин в помещении заметно добавилось. Рафаэль, Рембрандт, Джотто, Боттичелли. И вдруг в одном ряду с небожителями объявился какой-то русский Иванов с картиной "Аполлон, Гиацинт и Кипарис", другой Иванов, написавший "Подвиг молодого киевлянина", неведомый Васильев с рыцарем в русских доспехах, написанным сочными красками, какой-то Кузнецов с зеленой опушкой березового леса, на которой заигрались дети с лукошками, полными грибов. Отточенное письмо гениев разительно отличалось от русской живописи, их даже сравнивать не имело смысла. И все-таки на русских полотнах ощущалось куда больше правдивой жизненности. У кого дядюшка умудрился выторговать эти картины, спрашивать не имело смысла — он бы все равно не проговорился — но они появились в просторном кабинете и привнесли с собой некую толику светлого образного бытия. Видимо, долгое присутствие в стране представителей русской нации наложило отпечаток и на галльский характер истинного француза, патриота своей родины, каковым всегда считал себя дядя, мэр опрятного городка в довольно самостоятельном округе Витри-ле-Франсуа.